Разногласия и борьба или Шестерки, валеты, тузы

Привалов не стал вдаваться в тонкости этого вопроса. Копытман со своим розовым кругозором все равно тут ничего бы не понял. А все ведь было так просто. Совершенно ясно было, что официального признания за псевдо-Свистуновым графских корней следовало избежать. Официально все и останется, как было. Но зато уж в светских оппозиционных-диссидентских-мыслящих-инакомыслящих кругах можно себе представить, какой будет шум и как все вокруг Привалова забегают. Он и так был человеком популярным, а тут уж он оставит далеко позади всю компанию. Шутка сказать — граф. Привалов уже и сам чувствовал себя до некоторой степени графем.

Что касается свистуновской прожиди, то на первый взгляд это выглядело несколько хуже, но на самом деле и это было Привалову на руку. Столичный свет прожидел основательно. Всем было лестно думать, что их не повышают по службе, потому что они либо похожи на евреев, в особенности, разумеется, в смысле уровня интеллекта, либо водятся с евреями. Евреи писали в анкетах, что они русские. А русские в своей компании били себя в грудь и божились, что они евреи. Копытман света не знал, Копытман был канцелярский комсомолец, дурак Копытман.

Привалов, правду сказать, девушкам не плел, что он еврей, тем более что в семье ходили лишь смутные слухи насчет Ойзерман-Озеровой, да и то не каждый год. Он больше упирал, что его корни там же, что и поэта Клюева, и помаленьку за рюмкой славянофильствовал. Но после пятой рюмки был непрочь, обнявшись с татарскими и осетинскими поэтессами, носившими итальянские имена, повыть под гитару с арбатским надрывом «Все поэт-ты — ж-жидыыыы» на слова знаменитой эмигрантки, которая была к тому времени уже в большом обороте не только у гуманитарной интеллигенции, но и у технарей, включая самих гаишников. Песня границ не знает, песня как птица. Это читают каких-нибудь пятьдесят процентов, а поют — все сто.

Таким образом, испуг, поначалу охвативший Привалова, понемногу прошел, а к концу сообщения Копытмана Привалов и вовсе успокоился. Копытман еще чего-то такое плел, а Привалов уже смотрел на него с усмешечкой и даже смотрел в сторону, постукивая нетерпеливо пальцами по столу. Когда Копытман кончил, он только пожал плечами и спросил: «Ну и что?».

Копытман молча улыбнулся. Ну и что же из всего этого следует, повторил Привалов. И поскольку Копытман опять молчал, Привалов сам же и ответил: ничего. Потом подождал еще немного и, почувствовав, что пауза затягивается-затягивается, добавил: абсолютно ничего. Не видя никакой реакции Копытмана, он было собрался встать и уйти, но что-то его остановило.

В самом деле, чего он молчит? — мелькнула мысль. Надо что-то мне сказать, глупо так уходить. Надо все же объяснить маленько старому дураку, что он отстрелялся вхолостую. Видите ли, сказал Привалов, ваша информация, как бы это сформулировать, хорошая информация, что ли. Все это отлично, просто отлично. Грех жаловаться. Свистунов и так в центре внимания, а теперь мы, пожалуй, еще масла в огонь подольем. Граф — отлично. Еврей — еще лучше. Хотя нет, граф — это лучше. Но и еврей неплохо. И то, и другое неплохо. Прекрасное сочетание, прекрасное. Не у каждого бывает. Мандельштам — и тот просто еврей. К. Р. — и то только граф, или там великий князь. А тут — полный набор. Да еще народовольцы в придачу.

Стоп, стоп, перебил сам себя Привалов, что же я такое несу. И главное, зачем. А он все молчит и молчит. Что же он, прохиндей, молчит. И тут в голове у Привалова как бы взорвалась маленькая бомба, туман рассеялся и в образовавшейся пустоте сложился крупными ясными буквами вопрос, который следовало задать и которого подлец Копытман, разумеется, ждет. Злобно затаившись, ждет. Потому и молчит.

А собственно, откуда вы все это знаете, спросил Привалов быстро-быстро, пытаясь за безразличным тоном спрятать охватившее его беспокойство.

Копытман повертел в руке карандашиком. Вот то-то и оно, сказал он. Откуда я это знаю. Да уж не от верблюда. Так что, товарищ Привалов, настоящие потомки объявились. Прямехонькие потомки, не то что вы будете. Кто была ваша бабушка? Сводная сестра Свистунова?

Родная она была, хотел воскликнуть Привалов, но возглас застрял у него в горле.

Копытман между тем продолжал. Итак, девица Ойзерман, как неопровержимо установлено, хотя и была в браке Свистунова, но родила она от молодого графа Гвоздецкого. Оставим теперь свистуновское семейство в покое и обратимся к самому Гвоздецкому. Что он? Куда он девался и какую оставил по себе память? В 93-м году молодой граф, как вы помните, собирался в Париж, куда и съездил ненадолго. Он там прожил что-то около двух лет и вернулся обратно уже не один, а с молодой женой. Вкус у этого молодчика, надо сказать, не изменился. Граф продолжал тяготеть к горничным. В Петербурге дело с горничной по политическим мотивам у него не сладилось, но в Париже все вышло как нельзя лучше. Граф поухаживал некоторое время за одной из коллег, я имею в виду за одной графиней, но в последний момент обнаружил, что ее горничная ему подходит больше, и, недолго думая, женился на ней.