РазNообразный Наполеон

Он одним из первых оценил силу рекламы, возможности фоторепродукций и тиражирования, новаторство в экспонировании (в затемненном пространстве с электрическим освещением). Умел привлечь публику гибкими ценами, буклетами, льготными билетами, даже музыкой… Практиковал невиданные способы заинтересовать прессу сопроводительными текстами к своим «проектам», а также историями из своей жизни. Его экзотическая внешность, посадская борода провоцировали иностранных газетчиков на такие скороспелые сентенции: «Славянин, весь насквозь русский. То, что в этом огромном царстве думают, чувствуют и хотят, отражается, хоть и замаскированно, в его картинах…»

Упрощали они Василия Васильевича, сильно упрощали. Борода у него была, конечно, окладистая, но костюмы он заказывал только у лучших портных Лондона и Парижа. Владел искусством «пиара», и, в том числе по этой причине, работы его стоили по меркам тех лет огромных денег и очень хорошо продавались.

Начиная серию “Наполеон I в России” и “1812 год” Верещагин тоже рассчитывал на то, что картинам будет уготована сверхуспешная судьба. А судьба окажется непростой.

Он, как обычно, подготовился. Предваряя победное шествие своего детища по залам музеев, выпустил книгу «1812. Наполеон в России». Воспоминания, свидетельства очевидцев. Своего рода вводная лекция перед началом выставок. Необычно как минимум. Выставки стартовали в России в 1895-м, затем – Европа. В 1901–1902 годах – турне по крупнейшим городам США. Интерес публики огромный, а вот коммерческий успех…

Считается, что сам Верещагин планировал продать работы на аукционе, но в результате долгих переговоров серию выкупило русское правительство, за сто тысяч рублей. Картины передали Музею Александра III в Санкт-Петербурге, а затем… Десять лет забвения.

Двадцать картин. Торжественно-статичный и одновременно тревожный «Наполеон I на Бородинских высотах». «Перед Москвой в ожидании депутации бояр», с настроением одиночества и обреченности. «Не замай! Дай подойти!», где желание отозваться на тему народной войны скорее в нарочито простонародном названии, чем в самом образе…

Верещагин работал и над двадцать первой картиной – переправой через Березину, однако она осталась незавершенной. Отчасти из-за того, что в России реакция на работы оказалась непредвиденно сдержанной. Начали с банальных и подчас смешных упреков в недостоверности. Изустно и в печати повторялись обвинения в том, что и костюм у императора якобы польский – шапка из куницы с золотыми нашивками и сапоги на меху вместо привычной двууголки и укороченной шубы. Да и сам он не тот! Продолжили и более конструктивной критикой: псевдо-документализм в ущерб живописной пластике и образности.

…Василий Васильевич Верещагин погиб на войне, русско-японской, в 1904 году. В 1912-м отмечали столетие Отечественной войны. Картины художника привезли в Москву, с тех пор они хранятся в фондах Государственного исторического музея. Верещагин создал нечто уникальное.

Есть способ воплощения – реконструкция, есть его любимый формат – серия, цикл. Верещагин одним из первых в истории искусства XIX века начал объединять огромные холсты по серийному принципу, а внутри серии чередовать изображенные события подобно сменяющимся замедленным кадрам. Подспудно тяготея к театральности, выстраиванию мизансцен и эффектных ракурсов, он как будто предвосхищает кинематографическую технику подачи. В навязчивом стремлении запечатлеть историческое событие «без румян и белил» он старался придать неоспоримо документальный характер нарисованным сценам.

Мастерски «сконструированный» наполеоновский цикл, претендующий на безусловную достоверность, – пример тому. Настоящая живописная эпопея из двадцати крупноформатных полотен, от Бородинского сражения до бегства Наполеона из России. Мощно!

Можно лишь предположить, как в конце XIX – начале ХХ века широкого зрителя притягивал форсированный драматизм этого живописного повествования. Хотя и критиков было немало. Оппоненты упрекали Верещагина в том, что его Наполеон выглядел, то «костюмированным шутом», то «мрачным истуканом». И с поставленной им задачей «свергнуть Наполеона с пьедестала героя» Верещагин, в общем-то, не справился.

Он слишком увлекся «взаправдашностью». Литературные комментарии самого Верещагина углубляли это впечатление. Упреки в фотографичности, отсутствии психологической выразительности и нарочитой сухости для усиления документальной достоверности вполне справедливы. Но неужели правда именно в простоте?