Разносчик

Он самодовольно сообщил, что преуспевает в своем ремесле — у него просто дар убеждать клиента: покажет ему образцы, поболтает с ним и, глядишь, пристраивает даже то, чего не мог принести на себе.

— У нас в Аньере лавка, — добавил он. — Держит ее, правда, жена.

— Так вы женаты?

— Да, сударь, уже год с лишним. Жена у меня славненькая. Вот удивится, когда я на ночь глядя домой заявлюсь!

Он рассказал о своей женитьбе. Он добивался этой девчонки два года: она все тянула.

У ней лавчонка на углу улицы, и она чуть ли не с детства торгует всякой всячиной: лентами, в летние месяцы — цветами, но, главным образом, пряжками, премиленькими пряжками для туфель и другими безделицами — к ней благоволит один фабрикант. В Аньере все ее знают и зовут Васильком: она часто носит голубое. Зарабатывает она недурно, потому как мастерица на все руки. Сейчас что-то прихварывает. Кажется, затяжелела, но он не уверен. Дела у них идут хорошо, а таскается он по округе, главным образом, для того, чтобы распространять образцы среди мелких розничных торговцев. Он теперь вроде коммивояжера у некоторых промышленников — работает и на них, и на себя.

— А вы кто будете? — поинтересовался он.

Тут я прихвастнул. Объявил, что держу в Аньере парусную яхту и две гоночные гички. Каждый вечер езжу туда упражняться в гребле и порой — люблю моцион! — возвращаюсь в Париж пешком.

Он вздохнул:

— Господи, мне бы ваши денежки! Стал бы я тогда ночью по дорогам шастать! Здесь ведь неспокойно.

Он посмотрел на меня искоса, и я подумал, что он, может быть, все-таки злоумышленник, только опытный, который не станет действовать наугад.

Но он опять успокоил меня, пропыхтев:

— Не так быстро, пожалуйста. Тюк у меня тяжелый.

Показались дома — начинался Аньер.

— Вот я почти и на месте, — обрадовался мой спутник. — В лавке мы не ночуем: ее охраняет собака, да такая, что четырех сторожей стоит. К тому же, квартиры в центре слишком дороги. Но послушайте, сударь, вы оказали мне громадную услугу — у меня всегда на душе тревожно, когда я иду один со своим мешком. Право, заверните ко мне выпить горяченького винца с моей женой, если она, конечно, встанет: сон у нее крепкий, и она не любит, когда ее будят. А потом я с дубинкой провожу вас до городской заставы: без мешка-то мне никто не страшен.

Я отказался, он не отставал, я заупрямился, и он — а язык у него был бойкий — начал уговаривать меня так пылко, искренне, настоятельно, с таким огорчением и обидой допытывался, «не брезгую ли я выпить с простым человеком», что я наконец сдался и направился вслед за ним по безлюдной улице к одному из тех больших обшарпанных зданий, которые образуют как бы окраину на окраине.

У входа я заколебался. Эта высоченная оштукатуренная казарма сильно смахивала на ночлежку для бродяг или притон для окрестного ворья. Но разносчик распахнул незапертую дверь, пропустил меня вперед и, взяв за плечи, подтолкнул в полной темноте к лестнице, которую я стал нащупывать ногами и руками из естественной боязни угодить в какой-нибудь подвал.

Когда я нашарил первую ступеньку, он предупредил:

— Подниматься до седьмого этажа.

Порывшись в кармане, я нашел коробок восковых спичек и посветил нам обоим. Разносчик следовал за мной, кряхтя под ношей и повторяя:

— Да, высоконько, высоконько!

Когда мы добрались до верхней площадки, он достал ключ, висевший у него на веревочке под пиджаком, отпер дверь и впустил меня.

Я очутился в помещении с выбеленными стенами, вдоль которых располагались полдюжины стульев и кухонный шкаф. Посредине стоял стол.

— Пойду жену разбужу, — объявил разносчик. — А потом спущусь в погреб за вином: мы его здесь не держим.

Он подошел к одной из двух дверей, выходящих в кухню, и позвал:

— Василек! Василек!

Жена не отозвалась. Он возвысил голос:

— Василек! Василек!

Потом забарабанил в дверь, ворча:

— Проснись же наконец, черт возьми!

Постоял немного, приложился ухом к замочной скважине и, уже спокойно, закончил:

— Ладно, спит так спит. Обождите минутку — я только за вином схожу.

Он вышел. Я покорился своей участи и сел.

Ну зачем меня сюда принесло!.. Но тут я вздрогнул. В спальне слышались шепот и слабый, чуть уловимый шорох.

Что за дьявольщина! Неужели я угодил в западню? Как может жена не проснуться, если муж так шумит и даже колотит в дверь? А что если это сигнал сообщникам: «Карась на крючке. Отрезаю дорогу. Действуйте»? Так и есть! Возня за стеной сделалась громче, в замке звякнул и повернулся ключ. Я отступил в глубину кухни, сказал себе: «Что ж, будем защищаться», — и, взявшись обеими руками за спинку стула, приготовился к схватке.

Дверь приоткрылась, и показалась рука, придерживавшая ее в полуотворенном положении; затем сквозь щель просунулась голова, и я увидел, что на меня уставился мужчина в фетровой шляпе. Но не успел я принять оборонительную позу, как предполагаемый злоумышленник, высокий малый, босой, без галстука и с ботинками в руках, человек, надо сказать, красивый и почти господского вида, ринулся к выходу и скрылся в темноте.