Разнотравье: повести

На двадцать шестом километре вошли еще двое: дяденька с перевязанной щекой и злющая женщина. Я ее знаю. У нее своя изба в колхозе «Авангард», а работает она в городе, служит администратором в кино. Нагляделась заграничных картин и строит из себя грамотную. Намазалась так, что зубы в помаде.

— Здравствуйте все, — сказал дяденька с перевязанной щекой и подал трешку. — Бери хоть всю, дочка, только погоняй быстрей. Стреляет — мочи нет.

Крашеная администраторша прошла вперед и села на инвалидную лавочку.

— Не забудьте приобрести билеты, — сказала ей в спину девушка. — Следующая — базар.

Администраторша будто оглохла.

— Не забудьте приобрести билеты, — сказала девушка громче.

— Карточка! — отозвалась администраторша.

— Карточку надо предъявлять.

— Называется общественный транспорт, — заворчала администраторша. — Для удобства населения… Целый час торчала на остановке. Хоть бы скамейку сколотили…

Она нашла карточку, показала самой себе и спрятала.

— Напрасно говорите, гражданка. — Девушка обиделась за водителя и за новый автобус. — Часа вы не стояли. У нас экспресс. Интервал — семнадцать минут.

Но пассажирка даже не оглянулась.

— На кольцо приедут и ждут, пока народ в дверях не повиснет, — ворчала она.

— Зачем так говорить, гражданка. У нас экспресс. Интервал — семнадцать минут.

Губы у девушки дрожали. Пассажирка, видно, была опытная обидчица, знала, куда уязвить.

— Вчера тоже автобус ждала, — продолжала она высказываться. — Мокну под дождем, а ничего нет. Военный стоял, плюнул, пешком пошел. У них экспресс, а трудящие мокнут.

Кондукторша перестала возражать. Закусив губку, отделяла она на ладошке копеечку от копеечки. А пассажирка бубнила и бубнила.

— Угореть можно от твоей болтовни, — сказал дяденька с больным зубом. — Моложе была небось подводу за благо почитала. На своих на двоих в город топала, на одиннадцатом номере. А тут и лавки мягкие и радио играет, а ей все худо…

Оттого, что за нее вступились, глаза у кондукторши намокли, и, передавая сдачу, она выронила монетку. Денежка закатилась куда-то. Девушка нагнулась, будто искала монетку, а сама переживала там, за лавочкой, пока никто не видел.

— Копеешница! — сказала администраторша.

Ребята принялись искать. Кто-то предложил свой двугривенный. Девушка сердито отказалась. Дяденька, из-за которого вышло столько хлопот, стал отмахиваться — дескать, бог с ней, со сдачей.

Один Пастухов сидел, как кукла, считая, что такое поведение повышает его авторитет.

У мотеля вошли новые люди, и среди них невысокий, крепко сбитый парень, тот самый Игорь Тимофеевич, за которым дедушка Алтухов ездил на станцию.

Он чуть поседел с прошлого года. Сквозь черные волосы просвечивало темечко. В бархатных глазах его, наполовину прикрытых веками, и на гладком румяном лице устоялось выражение скуки — будто устал он и от людей и от самого себя. Тем не менее на нем был чистенький пиджачок и модные, гладко отглаженные брючки.

Он забрался в автобус последним, проверил пальчиком кожаную лавочку — не грязна ли — и тогда только сел рядышком с администраторшей. Лениво развалившись, он стал разглядывать задних пассажиров, ровно витрину, каждого по очереди. Поглядел и на меня, в упор, но без всякого интереса, наверное, не признал. Конечно, родня я ему дальняя — братова свояченица кем-то приходится Настасье Ивановне, но все ж таки сродник — должен бы помнить. В прошлом году когда приезжал — заходил к нам слушать футбольные передачи.

Администраторша все ворчала и ворчала.

— Какое у вас ангельское терпенье! — сказал Игорь Тимофеевич кондукторше.

— Мы боремся за звание бригады коммунистического труда, — отвечала обиженно девушка: — У нас есть пункт — быть вежливыми. А то бы я ей ответила…

Игорь Тимофеевич оглядел кондукторшу внимательно снизу доверху умным, усталым взглядом.

— Воскресенье, — сказал он. — Солнце, воздух и вода. В такую погоду трудящиеся устремляются в сады и парки. А такой хорошенькой комсомолочке приходится воевать со всякими… — Он взглянул на соседку, прибирая ей название: — Со всякими сковородками.

Администраторша зашлась длинной нескладной руганью, аж посинела, а Игорь Тимофеевич молча глядел ей в глаза скорбным взглядом. А когда она, вовсе запутавшись, остановилась передохнуть, Игорь Тимофеевич вдруг неожиданно для всех засмеялся. И смех у него был скорбный.

Администраторша посмотрела на него с испугом и спросила:

— Вы что — недоразвитый?

— А как вы выяснили это? — спокойно поинтересовался он.

— По смеху. Человека видно по смеху.

— А ваш супруг как смеется?

— Никак не смеется.

— Не удивительно. — Игорь Тимофеевич вздохнул, будто и не ожидал другого ответа, и отвернулся.

Девушка прыснула. Улыбнулись и еще некоторые. Пастухов завистливо глянул на Игоря Тимофеевича и уткнулся в газету.

— Вы давно в комсомоле, директриса? — спросил девушку Игорь Тимофеевич.

— Давно.

— Как вас звать?

— А зачем вам?

— Да так. Чего вы боитесь?

Игорь Тимофеевич внимательно посмотрел на нее и стал глядеть на ее колени.

— Может, я вам благодарность хочу записать.

— Запомните номер машины и пишите.

— А какой номер?

— Семнадцать семнадцать.