Разноцветные педали

– Люблю вот Зою – и всё! – продолжал страдающий Мыльченко. – И сейчас вот люблю, да, я чувствую! Но вот люблю её, люблю, люблю – и начинаю думать: а за что? За что люблю-то? Почему? Отчего? Под эти мысли выпиваю. Для ясности мозга. А как напьюсь – люблю тебя.

Валера похолодел.

– Антоша...

– Что – «Антоша»? Люблю, ничего уж тут не попишешь.

– А стихи?

– Хе – «стихи»! О-ой, как же я тебя люблю, Арина-а, когда выпью! А ты мне не даёшь пить. Ты мне не даёшь любить себя, понимаешь?!

– Антоша...

Валера никогда не слышал от Арины Леонидовны таких умоляющих интонаций. Он мог бы даже подумать, что это не она говорит. Но голос-то был в принципе её. И кабинет её. И обращался Антошка к «Арине». Другой Арины здесь не было. В этом коллективе вообще имена ни у кого практически не повторялись. Вот такой подбор кадров... Но что же там происходит? Или Арина Балованцева настолько присмирела после краха?

Валера присмотрелся. Из дверной щели торчал нос ботинка. Мужского. Антошка, может, обувью в приступе буйства кидался? В кого? В Арину Леонидовну? Зачем? Или раздевался прилюдно – а одеться, выходит, не пожелал... Но где тогда Витя?

– Стихи... Ты же знаешь, стихи мне прут, когда похмелье, когда наступает моё дорогое похмелье. Когда я недвижимость! Немыслимость! Вот тогда я никого из вас не люблю! Не до вас мне, ни до кого мне. Только поэзия, поэзия со мной. Вот тогда меня и осеняет! Ради прекрасного похмелья я и пью.

Если бы Валера был женщиной, то, услышав Антошкины последние слова, немедленно дал бы в пятачару мужику, который решил поделиться подобными откровениями. То, значит, он пьёт из-за того, что Зоя надоела. То ради любви к Арине Леонидовне. А на самом, выходит, деле – ради похмелья и поэзии, а обе женщины ему и на фиг не сдались... И Арина Леонидовна терпит. Может, она его так по-мазохистски любит? Он ей про любовь к похмелью, а она ему – концерт на сцене своего заведения. Он ей – истерики, а она ему – денежное довольствие. А что, очень похоже на правду. Да... Жалкий ноющий Антошка обскакал и брутального Витю, и демонического Мартына, и конкретного Быкова... Про пана Теодора, а также милиционера, которому разрешается заезжать в клуб на лошади, и говорить нечего – у них есть шанс быть только вечными балованцевскими друзьями. Неужели правда – наступает эра убогих мужиков, и такие мега-женщины, как Арина Леонидовна, будут любить жалких псевдо-мужчинок типа Антона? А тогда его, Валеру, кто? Лиля? Нет, Лиля – это вопрос времени и упрямства. Она обязательно всё поймёт и, не обижаясь, уйдёт. Обязательно.

Во-от! Поэтому-то Арина Леонидовна и окружила себя преданными мужчинами-друзьями, поэтому и живёт одна с ребёнком – давая неограниченную свободу бестолковому его папаше! Поэту Антону Мыльченко.

Да?

Или нет?

К сожалению, дальше Валера дослушать не смог – по коридору шли девчонки-официантки. Палиться на подслушивании было ни к чему.

* * *

С самого начала Валере показалось, что концерт не задастся. Бар, где сегодня люди если и набрали себе выпивки, то сидели молча и смотрели на сцену, был полон. Аншлаг. Интересно, подумал ещё Валера перед началом, что все эти люди будут делать, если программа им не понравится? Просто свалят домой или закажут себе ещё жратвы и алкоголя – и, не обращая на Антошку и его ассистентку внимания, примутся за своё благородное дело? А если буча поднимется? Ох, нервная всё-таки у него работа...

На тёмной сцене, освещённый узким лучом прожектора, появился Антон Мыльченко. Одетый скорбно, торжественно, манерно.

Да, стихи. Он начал читать стихи – до которых с детства Валере было как до фонаря. И это до всяких раскрученных брендов, типа Пушкина – а что уж говорить о протежируемом Ариной Леонидовной Антошке. Который к тому же начал своё выступление с откровенной глупости:

Течёт кисельная река,
Опережает берега.
И изумрудом молока
Так радует меня слегка...

Валера прищурился в темноте, пытаясь увидеть, откуда полетит первый помидор. И в кого. Или пирожное – ведь метнут запросто, вроде как оно разрешается, мягкое, всё не пепельница...

Но звуки из тьмы, которые полились совершенно неожиданно, как будто серебряной цепочкой перевивая Антошкины слова, удивили и встряхнули Валеру. Как будто он их в первый раз услышал. Динь! – звучал металлический треугольничек. А-а-а! – отзывался тонкий ясный голос. Он как будто прокручивал дырки в Валерином мозгу. И туда, в эти дырки, начал просачиваться смысл Антошкиных никчёмных стихов.