Разные дни войны (Дневник писателя)

Командир 11-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал Горшков - о котором Куркин в своем рассказе не забыл упомянуть, что он казак Урюпинской станицы, - с первых дней войны командовал стрелковой дивизией, а в 1942 году формировал эту Донскую казачью.

Мне трудно заново писать сейчас о Сергее Ильиче Горшкове, потому что почти все, что я узнал о нем тогда, весной сорок третьего, тогда же и легло, с самыми малыми отклонениями от истины, в мой полурассказ-полуочерк "Сын Аксиньи Ивановны".

Остались в Рассказе и станица Урюпинская, и имя сына, и имя-отчество матери, только фамилия была заменена: Горшков - на Вершков, и генеральское звание снижено до полковничьего...

Но одну страничку своих тогдашних первоначальных записей все же приведу в надежде, что сквозь них проглянут черточки характера этого милого моему сердцу военного человека. "На перевале, когда отступали к Приморью, четверо суток ни ели ничего абсолютно. Подойдет то один, то другой старый казак, спросит:

- Вы, наверное, кушать хотите, товарищ генерал?

- А что у тебя есть?

- А сухари.

- Брешешь.

- А вот.

Вытаскивает из переметных сум замусоленный кусок сухаря.

- Да ты сам же не ел.

- Да я ел только что.

- Чего же ты ел? Врешь же.

- Да, ей-богу, ел.

- Да чего же ел?

- Да опять же сухари. Да вот этот остался, не хочется больше.

И так пристанет до тех пор, пока не заставит сгрызть кусок сухаря.

Когда формировалась дивизия, собрал бородачей со своей родной и соседних станиц.

По станицам пошел разговор:

- Начдив приехал, свой, Аксиньи Ивановны сын, Сережка...

И стали съезжаться..."

Генерал сидит, молчит, подперши голову руками, потом говорит неожиданным голосом, в котором чувствуется слеза: "А теперь вот боюсь и появиться в станицах. Спросят: "Ну куда ты их дел, а?" Мало кто после всех боев остался сейчас в строю...

...Недавно после вручения наград собрал изо всей дивизии стариков на ужин. Выпили, а потом побеседовали о боях и об ошибках, моих и ихних. И эти три часа были такие, словно целый курс академии Фрунзе кончил. Старики настолько все знают, что мы себе даже и не представляем...

Есть у нас в дивизии девушка Маруся, военфельдшер, по прозванию Малышка. Так уж все ее кличут - Малышка и Малышка - за то, что очень маленькая. Так вот, как раз она вывезла массу раненых. И теперь награждена орденом Красной Звезды. А был с ней такой случай. Отступали. Она везла в крытой машине шесть тяжело раненных - двоих в голову и четырех в живот. Дороги разбитые. Еще одного, раненного в грудь, она посадила в кабину, а сама ехала всю дорогу на крыле, больше ста километров от одного места назначения до другого и до третьего; оказалось, все госпитали были уже эвакуированы и раненых некуда было сдать. Раненые от тряски начали стонать, но казачья честь не позволяла им этого, тем более при женщине. И они сговорились, чтобы не стонать, завели на всю дорогу, или, как говорят казаки, заиграли песню, старую нашу казачью:

Скакал казак через долину,

Через маньчжурские края.

Скакал он, всадник одинокий,

Блестит колечко на руке...

Она лечить раненых не любит - лодырь. А ездить за ними - это она любит. На передовые за ними ехать - для нее любимое дело.

А вообще надо сказать, что присутствие женщины на войне тем более когда опасность, облагораживает человека, который рядом. Делает его намного более храбрым..."

Повторяю, в те дни, которые я провел в казачьем корпусе Селиванова, главным образом в дивизии Горшкова и больше всего в полку у Дудникова, сколько-нибудь крупных событий, оперативно интересовавших газету, там не происходило.

Но блокноты ежедневно заполнялись важными для меня записями о встречах с людьми, начиная с Селиванова и Горшкова и кончая Куркиным и той самой Малышкой, о которой впервые рассказал мне Горшков.

Я и поныне с благодарностью вспоминаю замполита корпуса Никифора Ивановича Привалова, с которым мы немало поездили и на его "эмочке", и на броневичке и по тылам, и на передовую. Многими из запомнившихся мне встреч я был обязан именно этому душевному человеку, не щеголявшему, как это иногда случается, памятью на имена, показным, картинным знанием людей, а как настоящий комиссар знавшему их доподлинно и повседневно.

Впоследствии, когда на страницах "Красной звезды" стали один за другим появляться мои очерки и рассказы о людях казачьего корпуса, редактор был доволен и хвалил меня; но когда, в последних числах февраля, узнав, что Южный фронт становился, он не утерпел и поспешил вызвать меня в Москву.

Причем срочно, как это явствует из моих дневниковых записей.

... Редактор прислал из Москвы телеграмму, потребовал немедленного возвращения. Очевидно, собирался дать какое-то другое задание.

Как раз на следующий день в Москву должен был вылететь Хрущев. Говорили, что ему после Южного предстояло ехать на другой фронт тоже в качестве члена Военного совета. Так, во всяком случае, считали в штабе.

За это время здесь, на Южном фронте, я дважды виделся разговаривал с Хрущевым.