Разные дни войны (Дневник писателя)

Помню, как я колебался тогда в Белграде. Как корреспондент, я обязан был сначала засесть на несколько дней, написать обо всем, что успел увидеть, а потом уж, переправив материал в редакцию, продолжать поездку. Можно было сделать и по-другому - сразу полететь в Москву, отписаться там и вернуться сюда. Но я не мог заставить себя сделать ни того, ни другого. Было жалко терять время, запираться здесь, в Белграде, в комнате, сидеть и писать. И в Москву лететь не хотелось. Хотелось увидеть что-то еще и только потом, набив себя всем виденным до отказа, вернуться и отписаться за все сразу.

Так после всех колебаний я и поступил. Уехал из Белграда во Врщац и явился там на аэродром, не оставляя надежды, что меня отправят с ближайшей оказией в Черногорию, а если не туда, куда-нибудь еще, в Хорватию или Словению.

На этот раз на аэродроме во Врщаце я встретился с человеком, о котором до этого знал только понаслышке, - с начальником нашей авиационной базы в Южной Италии, в Бари, полковником Соколовым, который находился на аэродроме во Врщаце, выполняя специальное задание командования.

Не знаю, правда ли не предвиделось тех оказий, которые я имел в виду, или нашим авиаторам в те дни было почему-то не с руки отправлять меня туда, куда я просился, но Степан Васильевич Соколов сразу и решительно сказал, что таких возможностей пока нет. Но, пожалуй, если генерал Корнеев не будет против, можно полететь в другое, тоже, наверное, интересное для меня место. И притом сегодня же ночью. И, еще не сказав, куда именно, поинтересовался, какие у меня при себе документы, давайте поглядим их.

Я вынул из кармана гимнастерки и положил перед ним служебное удостоверение "Красной звезды", свидетельствовавшее о моем звании и должности, и мое предписание: "Направляется в действующую армию..."

Соколов посмотрел и вздохнул:

- Маловато. Надо бы паспорт. Я удивился:

- Какой же у меня, у военнослужащего, паспорт?

- А вот такой, - вытащив из кармана свой заграничный паспорт, сказал Соколов. - Полетим-то с вами в Италию!

Когда я услышал это "полетим", мне, несмотря на предыдущее "маловато", показалось, что Соколов в душе готов взять меня с собой и сейчас, задним числом, только прикидывает сложности, с которыми это может быть связано.

Я не совсем уверенно напомнил, что первоначальное разрешение на полет к югославам было получено от Молотова и что, наверное, можно считать, что оно действительно и для полета на нашу воздушную базу в Бари...

Соколов ничего не ответил. Еще раз посмотрел мои документы и, окинув взглядом меня самого, добродушно усмехнулся.

- Вид у вас, в общем, более или менее подходящий, заурядно строевой. Colonel как colonel! О'кэй!

При моих слабых познаниях в английском я все же знал, что colonel - это полковник, а я всего-навсего подполковник, но Соколов объяснил, что англичане и американцы слово "подполковник", обращаясь друг к другу, не употребляют. Подполковник, полковник - у них все равно: colonel!

Сказав мне напоследок для одобрения, чтобы я выкинул из головы, какие у меня документы - те или не те, раз полетим, то это будет уже не моя, а его, Соколова, забота. "Даст бог, не только до Бари, а и до Неаполя и Рима вас довезу!" Соколов ушел то ли связываться с Корнеевым, то ли заниматься своими предотлетными делами.

- Советую поспать! Полет ночной! - были его последние слова.

Стихи, которые я спустя несколько лет написал об этом полете, так и назывались "Ночной полет" и начинались со строчек:

Мы летели над Словенией

Через фронт, наперекрест,

Над ночным передвижением

Немцев, шедших на Триест...

Все в ту ночь именно так и было, хотя сам я почти до конца полета ничего не видел. Над горами Югославии стоял очень высокий облачный фронт, и мы, поднимаясь над ним, все набирали и набирали высоту. О том, что мы можем пойти на такой высоте, когда станет трудно дышать, я заранее не думал. Если что и тревожило - мысль о немецких зенитках. И поначалу, когда мы поднимались все выше и выше, это меня, наоборот,

Успокаивало.

Что на самом юге Италии, в городе Бари, существует наша авиационная база, с которой наши летают в Югославию, в разные ее точки, по разным заданиям, а кроме того, вывозят оттуда в Италию, в госпитали, тяжело раненных партизан, я знал уже давно. Побывать там было интересно само по себе, а возможность вдобавок оказаться еще в Неаполе и в Риме тогда, в 1944 году казалась мне совершенно несбыточной и в первую минуту просто-напросто ошеломила меня. Ведь это был еще даже не сорок пятый, а всего только сорок четвертый год!

Напомнив об этом, приведу сохранившиеся у меня в блокноте записи.

...Последние километры над тихой водой Адриатического моря. Все приближаются очертания берега. Слева ожерелье береговых огней, под ногами огоньки аэродрома. Садимся на освещенное поле. Вылезаем. После полета на высоте пяти с половиной тысяч метров воздух по-летнему жаркий.