Разные дни войны. Дневник писателя. 1941 год

Комендант «бородавки» гавани Эйна – Иосиф Моисеевич Гинзбург, по специальности артиллерист, командир зенитной роты, успевший к тому времени, когда мы встретились с ним, сбить над Рыбачьим уже семь немецких самолетов, впоследствии стал начальником штаба одного из батальонов морской пехоты, дошел до Германии, а потом судьба забросила его в город Юкки, в Северную Корею. Демобилизовавшись в звании подполковника, он через несколько лет после войны ушел, как говорится, на гражданку и работает в заводоуправлении одного из предприятий в Черкассах, на Украине.

Михаил Николаевич Моль, которого я застал на Рыбачьем представителем штаба флота в отряде торпедных катеров, в ходе войны неоднократно награжденный, в том числе высшими морскими орденами Ушакова и Нахимова, кончил ее командиром бригады охотников за подводными лодками.

«Поэт Рыбачьего полуострова» Николай Букин, написавший знаменитую среди северян песню «Прощайте, скалистые горы», встреченный мною, тогда на Рыбачьем в сержантском звании, через много лет после этого ушел в отставку полковником и сделался профессиональным литератором.

Долго с помощью очень душевно чутких в таких делах работников нашего военного архива разыскивал я хоть какие-нибудь следы обоих упомянутых в моем дневнике сержантов Даниловых – и Ивана Фаддеевича, и Александра Ивановича, но у меня оказалось слишком мало дополнительных данных для того, чтобы в безбрежном море связанных с войной документов личного состава многомиллионной армии найти людей со столь распространенной фамилией, как Данилов, с такими то и дело встречающимися именами, как Иван и Александр. На фронте были многие тысячи Даниловых – и вернувшихся с войны, и не вернувшихся, – и среди них многие сотни Иванов и почти столько же Александров, сотни Ивановичей и десятки Фаддеевичей. Словом, из-за огромности войны дальнейших следов судьбы двух этих людей мне так и не удалось найти. Кстати сказать, эту огромность войны, ее действительную всенародность иногда с особой остротой ощущаешь через что-то одно, иногда через что-то другое, а бывает, что и через фамилии. Написав в свое время трехтомный роман о войне, я упомянул в нем по ходу дела сотни самых разных русских и нерусских фамилий. Эти фамилии не были подлинными, я по праву романиста придумывал их, а вернее, брал более или менее привычные, распространенные фамилии, бывшие у меня на слуху и на памяти. И вот в течение уже многих лет я нет-нет да и получаю письмо: быть может, я знаю дальнейшую судьбу такого-то или такого-то солдата, сержанта или лейтенанта, фамилия которого упоминается у меня в романе как имя живого тогда человека? Или: не знаю я, где в точности похоронен тот, о ком я упоминаю как о погибшем в бою или смертельно раненном? И почти в каждом случае в этих письмах указывается, что их сын, или брат, или муж – человек именно с этой фамилией, а порой именно с этим именем и отчеством – воевал именно в этом солдатском или офицерском звании, в тех примерно местах, о которых я пишу в романе, и погиб или пропал там без вести. Год за годом, отвечая на эти трудные письма, я объясняю моим адресатам, что в романе шла речь о вымышленном мною, а не о подлинном, близком им человеке и что поэтому я не могу помочь им в розысках. Я постепенно собрал множество этих скорбных писем, обычно по нескольку на каждую фамилию. Перечитывая их нервно все подряд, на этот раз именно через них заново, с новой остротой ощутил и огромность войны, и безмерность понесенных на ней потерь.

Как я уже сказал, следов ни одного из двух Даниловых так и не нашел. Но следы человека с более редкими именем или фамилией, того молодцеватого сапера-казаха, с которым мы разговаривали в саперном батальоне, Айтмагомбета Арешева, – эти следы я все-таки обнаружил. К сожалению, следы эти оказались печальными. В картотеке, которую мне после долгих розысков принесли в архиве, стояло: «Западно-Казахстанская область, Урмитский район. Казах, учащийся, холост, детей нет, военное образование – школа сержантов, член ВКП(б), награжден медалью «За отвагу», и последняя запись: «Умер от ран. 11/VI-42, полуостров Рыбачий».

Прочитав это, я невольно подумал, что через год после того как мы с ним виделись, он умер от ран, наверно, именно там, в подземном госпитале на Рыбачьем, возле которого рядышком стоял тогда их саперный батальон. И, обратившись к своему фронтовому блокноту, как-то заново, с горечью прочел последние строчки тогдашней моей записи разговора с этим человеком, про которого в архивной карточке было сказано: казах, учащийся, холост… Вот эти строчки: «…Полюбил в горах ходить. Как встали на лыжах, так и свою тоску об лошади забывали. Когда война кончится, поеду домой и женюсь, и жену сюда привезу, непременно на север…»

Мне остается сказать о судьбах еще трех людей, встреченных мною на Рыбачьем, – трех сослуживцев по 104-му тяжелому артиллерийскому полку.