Читаем Разные дни войны. Дневник писателя. 1942-1945 годы. полностью

Из докладов проясняется общая картина боев за Бузеу. Немцы старались удержать узел, чтобы протащить через него свои прорывающиеся на запад колонны. Но, смяв и артиллерийские и танковые заслоны немцев, наши танки дорвались до самих колонн, иногда на марше… А в общем, в Бузеу и вокруг него, по первым подсчетам, убито от трех до четырех тысяч немцев. То, что происходит сегодня здесь, часть общей картины. После Ясского прорыва наши войска спускаются вниз по карте Румынии, по основным дорогам, идущим с севера на юг и юго-запад. Немцы, сбитые с этих дорог и зажатые между ними, видят свое спасение в том, чтобы добраться до отрогов Карпат и через горы, через Трансильванию уйти в Венгрию. И чем мы дальше прорываемся, тем больше таких перекрестных боев: мы вниз – на юг, а немцы – поперек нашему движению – на запад. Тут и начинаются их трагедии, одна из которых только что разыгралась в Бузеу.

Там, где на таких перекрестках немцы оказываются сильней, они сметают все живое. Особенно достается обозам. Там, где немцев перехватывают, начинается их беспощадное уничтожение.

Немецкие колонны не так слабы, иногда имеют по пять, по десять и по пятнадцать танков. Среди них «тигры» и «пантеры». Кроме того, тянут с собой остатки артиллерии. Больше всего у них уцелело зениток, из которых они бьют по танкам.

Сегодня вокруг Бузеу дрались против наших танков два полка зенитной артиллерии и наделали нам довольно много бед. Пока разговариваем об этом, в штаб приводят командира той самой немецкой зенитной дивизии, полки которой только что дрались здесь. Его взяли в плен пятнадцать минут назад здесь же, в Бузеу, на аэродроме, куда он сел на своем «аисте».

Немолодой человек, запыхавшийся от быстрой ходьбы, полковничий погон пришит прямо на заправленную в бриджи рубашку. Растерян, но держится с солдатским достоинством. Ганс Симон, в армии с 1914 года, командир отдельной зенитной дивизии. Выясняется, что прилетел уточнить обстановку. Не имел связи с двумя своими зенитными полками и беспокоился о них. Не предполагал, что мы уже успели форсировать реку. Расстроенный вид человека, несправедливо попавшего в нелепую историю.

Понять его можно: самому прилететь в плен – история и правда нелепая. И все же она лишь частное следствие того безвыходного общего положения, в которое мы поставили здесь немцев.

Вспоминаю по контрасту первые дни войны и того, первого на моей памяти, пленного немецкого летчика, который, когда его сбили под Могилевом, пошел по лесам на восток, к Смоленску, потому что в соответствии с известным ему планом немецкая армия уже должна была находиться в Смоленске. Времена меняются…

Через много лет после победы один читатель-фронтовик прислал мне письмо, в котором, вспоминая всю войну от начала до конца, удивительно кратко и точно сформулировал происходившие на ней перемены:

«Дух отступающей армии и дух наступающей армии – большая разница. Оба этих духа пришлось испытать на себе».

Немцам тоже пришлось испытать на себе и то и другое. Только в обратном порядке.

…Перед выступлением на Плоешти командиры штаба наскоро едят, пристроившись как придется, некоторые на плоских, как стол, капотах «виллисов». В городе снова вспыхивает сильная автоматная стрельба. Слышно, как бьет пушка недалеко отсюда, в самом городе. Генерал не обращает внимания, ест. Но я, не удержавшись, все-таки спрашиваю. Он нехотя отрывается от еды и объясняет мне, что в центре города в старинной башне засели немцы. И он недавно, когда ему об этом доложили, приказал зря не терять людей, а подогнать к башне самоходку и разбить башню. Вот она и бьет.

Через пятнадцать минут стрельба кончается. Небо уже потемнело. Сзади, там, где била самоходка, пожар. Зарево – узкое, желтое – торчит в небе, как палец. Танки уже пошли к Плоешти. Штабные «виллисы» и бронетранспортеры один за другим выезжают со двора. Штаб трогается. Прощаемся и от Бузеу поворачиваем на Бухарест. Хочу догнать штаб 5-го мехкорпуса генерала Волкова. Вчера мне сказали, что это тот самый Волков, с которым я когда-то встречался под Керчью. Хочется посмотреть, какой он теперь.

Догоняем корпус в небольшой румынской деревне. Отсюда всего тридцать километров до узловой станции Урзичени – последнего крупного населенного пункта, за которым уже сам Бухарест. Танкисты спешат и, поставив свои «виллисы» на обочине дороги, отдают приказания прямо с машин. Еще пять минут, и я не застал бы их.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное