Разные дни войны. Дневник писателя. 1942-1945 годы.

– Не восемьсот метров между вами и даже не восемьдесят, – сказал Бондарев. – А только восемь метров! Ну, словом, какое может быть расстояние между двумя домами? Сидите оба каждый в своем подвале, и не знаете, что у вас рядом. Залезли в подвалы, по телефонам друг с другом связываетесь, а что штаб соседней дивизии в соседнем доме, не знаете! Да, черт его знает, – вспомнив об этом, сказал Бондарев, – все ж таки люди чувствуют приближение конца войны. Придешь, подтолкнешь такого вперед, выгонишь его из-под земли, а он, глядь, опять нашел себе хоть немножко более безопасное место. Не хотят люди умирать!

Я поддакнул, что да, конечно, к концу войны люди больше думают о смерти.

– Нет, я бы не сказал, что все время думают. В горячке об этом забываешь, – не согласился Бондарев.

– Все же в начале войны больше рисковали собой, – сказал я, подумав о себе и о своем нынешнем собственном страхе смерти.

– Да нет, как сказать, – снова не согласился Бондарев. – Вот я в этом году батальон в атаку водил. – Он сказал это чрезвычайно просто, мимоходом. – А почему так вышло? Такая обстановка была. Нужна, конечно, осторожность, притом большая. Я хотя и рискую, но с осторожностью, с приглядкой, поэтому и проносило благополучно.

Он говорил все это с какой-то такой обыденной простотой, что в нем, несмотря на генерал-лейтенантское звание, и Золотую Звезду Героя, и три ряда орденских ленточек, чувствовался подо всем этим главный труженик войны – пехотинец.

Принесли обед, и мы около часу просидели за ним. Обед был вкусный, но Бондарев ничего не пил.

– Я в этом отношении стал похож на Москаленко, – сказал он. – Так, иногда немножко портвейну… А вообще почти ничего не пью. Как Москаленко-то «пьянствует», видели?

Я невольно улыбнулся, вспомнив случай, когда Москаленко, чтобы поддержать компанию, пил шампанское из маленькой рюмки, поставленной в чашку с горячей водой. У Москаленко больное горло, и горячая вода понадобилась для того, чтоб шампанское согрелось.

– Вы всю войну на фронте? – спросил у жены Бондарева Аль-перт, который до этого занимался съемками, но к обеду подошел.

– Нет, у меня был перерыв – год и четыре месяца.

«Наверное, рожала и кормила ребенка», – подумал я про нее.

– А остальное время вместе? – спросил Альперт.

– Вместе, – сказал Бондарев. – Сама мне готовит, все делает сама.

– Да, женский глаз во всем чувствуется, – сказал Альперт.

– Это верно, – согласился Бондарев. – Она вслед за мной – сейчас не допускаю – раньше и на передовую ходила. Один раз поехала и нарвалась… По тому месту, где я был, такой огонь из минометов, что стою за стеной и думаю, вот-вот сейчас шлепнет. И

уж ни о чем не думаю, только за нее волнуюсь. А тут возле самой хаты горох зеленый рос. Я говорю ей: «Рви горох и ешь!» Что мне было еще сказать ей в ту минуту, чтобы отвлеклась хоть немного?

Жена его вела себя мило и скромно, и мне в эту минуту показалось, что хорошо, что вот она все время рядом с ним, с этим тружеником войны. И даже если бы была не жена, а просто женщина, которую он любит, все равно это было бы хорошо. Наверно, прибавляет ему душевных сил в тяжелые дни.

Мы вспомнили о прежнем командире одной из дивизий, который был у Бондарева еще на Курской дуге.

– Нет его сейчас, – сказал Бондарев, – лечиться отправили. – И показал себе на голову.

Я вспомнил этого командира дивизии, плотного, прочного, грубоватого, такого, каким я видел его на Курской дуге, и сказал, что он производил тогда впечатление выдержанного человека.

– Да, конечно, в моменты, когда поспокойнее было, – сказал Бондарев. – А в более рискованные уже не выдерживал – сердечные припадки. И плакал, и сам иногда не помнил, что говорил. Поставил о нем вопрос, чтобы его отпустили. А то и дивизию мог подвести, и себя тоже. Бывает, что иногда психика не выдерживает даже у таких, про которых никак и не подумаешь этого.

У Бондарева после обеда оставался все тот же усталый вид, и я заторопился и поднялся.

– Наверное, вы сейчас приляжете отдохнуть?

– Да нет. Устать-то устал, а отдохнуть пока не придется. Сейчас дневные донесения соберем, дам приказ о ночных действиях, пробку еще одну не расчистили, посмотрю ее. А там увидим, может быть, и в самом деле удастся отдохнуть. Спал сегодня мало, – сказал он в заключение.

Мы простились с Бондаревым и поехали в обратный путь.

На деревенской площади теперь лежал всего один завернутый в плащ-палатку мертвец. Остальные были уже похоронены.

На обратном пути в армию мы попали в пробку и уже в полной темноте долго из нее выбирались. Когда наконец выбрались, дорогу преградила подвода.

– Куда же ты едешь, черт!.. – стал кричать какой-то офицер, ехавший перед нами на другом «виллисе».

Повозочный с сильным, по-моему, грузинским акцентом стал горячо возражать ему:

– Я по правилам еду, товарищ офицер, я как раз по правилам еду. Возил горячую пищу на передовую, обратно по правой стороне еду, так регулировщик указал. Как положено еду, точно, согласно правил движения. Вы напрасно, товарищ офицер…