Москаленко сказал мне, что к Одеру мы ни за вчера, ни за сегодня по-прежнему еще не вышли, хотя на одном участке находимся уже всего в трех километрах от него.
– Вот смотрите, – Москаленко показал на карту, – как они нас облепили со всех сторон. Мы, вот видите, куда полезли, а они нас облепили. Тут их 8-я танковая, тут 16-я, тут 19-я, тут пехотные… Куда ни повернешься, всюду уже облепили.
– Как вы думаете, они будут удерживать этот свой плацдарм за Одером? – спросил я про немцев.
– И да и нет, – сказал Москаленко. – В конечном счете, основная оборона проходит у них по тому берегу. Но они постараются подольше продержать нас вдали от реки, чтобы мы ее не видели, чтобы не могли готовить через нее переправы с полным знанием места и всех привходящих обстоятельств. Если мы подойдем вплотную к реке, то не там, так здесь можем прорваться через нее. Вот они и хотят помотать нас еще до подхода к реке. Переправу через нее будет готовить нелегко, значит, нужно подойти к реке и остановиться, потом готовить… Поэтому немцы и стараются задержать нас до подхода к реке. В этом весь смысл!
Оторвавшись от разговора со мной, Москаленко дал приказание артиллеристам бить по каким-то двум дотам на высоте 247.
– Целый день не можем взять сегодня эту высоту, – сказал он. – Хорошо хоть, что сегодня южнее ее прорвались к рокадной дороге. Немцы по ней взад и вперед гоняли свои танки, а теперь уже гонять не могут. Одни танки у них южнее, другие севернее, а середина дороги у нас. Маневрировать танками они уже не в состоянии.
В ответ на мой вопрос, куда лучше поехать завтра с утра, Москаленко посоветовал поехать в корпуса Бондарева и Мельникова.
– Они все-таки в общей сложности почти 200 орудий захватили и 2000 пленных. На 2000 пленных, считайте, 4000 убитых, на 6000 пленных и убитых, по самым скромным подсчетам, приходится еще столько же раненых. Значит, общие потери 12000. Для немцев сейчас и здесь это серьезные потери. Они сильно побиты. Но утешаться этим рано. Задача еще не выполнена.
К командующему вошел генерал-майор авиации с красивым и грубым лицом старого фельдфебеля. Лицо было перерезано глубоким шрамом.
Между ним и Москаленко начался разговор о том, что сегодня ночью надо бомбить у немцев район переправ и освещать мосты, выясняя, какое там движение идет ночью.
– Как у вас там, канделябров достаточно? – спросил Москаленко у авиатора. – Так пусть всю ночь светят! Чтобы, когда немцы будут ночью идти и ехать по мостам, чтобы не споткнулись, чтобы гвозди объезжали В общем, чтоб нервничали. Понятно? – перестав улыбаться, серьезно сказал он. И показал по карте пункты, которые надо бомбить завтра с утра.
– Но я пока еще не знаю, сколько будет работать у вас нашей авиации, – сказал генерал-майор. – Командующий фронтом приказал готовить авиацию для Гречко.
– А она будет у него действовать? – спросил Москаленко.
– Должна завтра действовать. Пока еще окончательной команды нет, но должна.
– Ну, так если будет там действовать, сколько же вы мне дадите? – спросил Москаленко.
– Тогда дадим ему четыреста пятьдесят вылетов, а вам сто пятьдесят. Столько, сколько понадобится для прикрытия всего вашего района.
– Хорошо, – сказал Москаленко. – Но если он не пойдет завтра наступать, вы должны мне дать четыреста.
– Хорошо, я доложу, – сказал генерал-майор.
Было уже темно. Москаленко собрался ехать в штаб и спросил меня о моих планах. Я сказал, что тоже сейчас поеду в Пщину.
– Раз так, поедемте вместе, – сказал Москаленко.
– А Гречко будет завтра наступать? – спросил я.
– Очевидно, – сказал Москаленко. – Что, хотите поехать туда?
Я сказал, что да, если завтра там будут наступать, то я поеду.
– Что ж, приедете к нам в штаб армии, узнаете у Воробьева, он вам скажет все точно. Может быть, еще ночью скажет, а в крайнем случае, завтра утром.
Москаленко пригласил меня к себе в машину, и мы поехали вместе с ним и с Епишевым. По дороге говорили на разные житейские, невоенные темы, и в этом желании оторваться на время от разговора о войне, и в самом тоне этого разговора чувствовалась накопившаяся усталость пяти дней наступления.
К начальнику штаба армии я попал около двенадцати часов ночи. Воробьев работал. Я спросил у него, будут ли завтра наступать соседи.
– Сейчас, – сказал он и, с трудом встав со стула, пошел к ВЧ.
В последние дни у него разыгралось острое воспаление почек, он мучился, но работы не бросал.
Позвонив командующему воздушной армией генералу Жданову, Воробьев удостоверился, что соответствующие приказы о действиях авиации на завтра отданы и, следовательно, соседи будут наступать.
После этого я, с разрешения Воробьева, дозвонился от него члену Военного совета 1-й гвардейской армии генералу Исаеву и договорился, что еще с ночи приеду туда, где он сейчас находится.
Добрался я до него к половине третьего ночи. Исаев уже лег спать, назначив подъем на четыре утра, а мне в одной из двух комнат занимаемого им маленького домика была заботливо приготовлена койка. Я стащил сапоги и не раздеваясь, с наслаждением растянулся на ней.
Но едва заснул, как услышал разговор по телефону.