— Ну вот через это болото вам и надо внезапно захватить мосты, все, какие там есть, — говорит Москаленко. — Совсем как англичане и американцы, только они через Рейн захватили, а мы с вамп через Пщинку, через болота.
Он звонит кому–то еще. Начальник штаба докладывает о своем командире, что тот болен.
— Больной, — положив трубку, недовольно говорит Москаленко. Командующий армией его вызывает, а он велит по телефону сообщить, что он больной. Что же он, смертельно больной? Нет, не смертельно. А раз так, то это уж, по меньшей мере, хамство! Разве, если я в состоянии языком ворочать, позволю себе сказать командующему фронтом, что я больной? Да вдобавок не сам сказать, а чтобы это ему от моего имени по телефону передавали!
— Ну как, крепко они из «ишаков» по вас выпалили? — спрашивает Москаленко вошедшего артиллериста.
Как выясняется, он называет «ишаками» немецкие тяжелые метательные аппараты, которые солдаты окрестили «ванюшами». Москаленко считает, что их грохот похож на рев ишаков.
Поговорив с артиллеристом, он звонит командующему воздушной армией:
— Здравствуйте. Вот я тут в грязи толкусь, а ты на асфальтовой дорожке сидишь. А мне не помогаешь.
В разговор с командующим воздушной армией вступает только что подъехавший Петров. Он подробнейшим образом объясняет по телефону, как именно надо бомбить выемку от Реки до опушки рощи.
— Взрывайте у них все вдоль железной дороги. Там у них пулеметы, и минометы стоят, и танки, и самоходки, и пехота. Но только не так посылайте свою авиацию, чтобы покрутилась да улетела. А прямо нацеливайте ее на эту выемку, чтобы она вдоль всей выемки на этом участке прошла на высоте не более двухсот пятидесяти метров. И чтобы с самого начала все рассчитала, чтобы с точными интервалами через каждые сто метров свой груз сбрасывала. Вот тогда будет толк!
Петров, несмотря на неудачу дня, приехал в возбужденном и повышенном настроении. Он только что перед этим вернулся с рекогносцировки. Изучал тот участок в полосе фронта, который до сих пор не привлекал особого внимания ни с нашей ни с немецкой стороны.
Этот участок, и по мнению Москаленко, еще раньше тоже побывавшего там с Епишевым, у немцев слабо прикрыт. Петров, согласившись с предложением Москаленко, собирается неожиданно в ближайшие дни нанести здесь удар, вплоть до последней минуты делая при этом вид, что наступление продолжает идти на прежнем, с самого начала избранном направлении.
Петров сидит и рассказывает все подробности своих наблюдений на этом облюбованном им участке: как там проходят дороги, какой там сейчас грунт на полях. Он специально ездил пробовать этот грунт.
— «Виллис» только в некоторых местах вязнет на пахоте, а в общем проходит.
Он показывает по карте, откуда и до какого места немцы просматривают подходящую с нашей стороны к передовой дорогу, и попутно дает распоряжение поставить на том отрезке, который просматривается немцами, шлагбаумы для регулирования движения и повесить маскировочные сетки.
— За тринадцать дней немец бросил туда, на этот участок, всего одиннадцать снарядов, — говорит Петров. — Я все исходил там пешком. Подступы с нашей стороны исключительно удобные. Правда, от немцев с кургана просматривается к нам вглубь довольно далеко, но мы завесим сетками и затрудним им наблюдение. Но вот по этому отрезку шоссе, который нужно завесить, я сейчас специально проезжал взад–вперед прямо на «виллисе». Не обстреляли. Видимо, там у них сейчас всего одна–две батареи, и они не придают этому участку никакого значения. Прекрасный участок, прекрасный, еще и еще раз повторяет Петров с таким удовольствием, словно речь идет о какой–нибудь давно издали любимой и наконец–то выбранной в жены девушке. В том удовольствии, с которым он рассказывает об этой своей рекогносцировке и о разных ее подробностях, о том, как какие–то наши обозники преспокойно ездят за сеном в ничейную зону между нашими и немецкими окопами, и о том, как какой–то ошалевший от весны, что ли, боец где–то в этой же зоне на виду у немцев резвится, катаясь по льду на велосипеде, — во всем этом, кроме профессиональной военной заинтересованности, Петрова присутствует еще и какая–то неподдельная юношеская живость чувства. По–моему, на него, как и на других людей, оказывает сегодня влияние первый чудесный солнечный день. Такой День располагает к хорошему настроению, заставляет верить в удачу. Что бы там ни было до этого, все равно верить…
Моя следующая записная книжка за 17 марта 1945 года начиналась словами: «Наступление на Четвертом Украинском фронте пока приостановлено…»
Почему оно было приостановлено, как мне кажется, в общем–то ясно из моих предыдущих записей.
Но сейчас у меня есть возможность взглянуть на происшедшее в те дни не только глазами военного корреспондента, но и с двух других точек зрения сверху и снизу.