Разные годы

В конце апреля Орджоникидзе действительно приехал на Енакиевский завод. Он обошел все домны, рудный двор, эстакады, мартены, бессемер, прокат. На домне он встретил Коробова и узнал его. Орджоникидзе оглядывал все уголки цеха, расспрашивал о мельчайших деталях производства, говорил с каталями. Вечером он созвал техническое совещание, на котором присутствовали все заводские работники. Орджоникидзе говорил о культуре производства. «Культура?» — спрашивали друг друга заводские работники. «А разве у нас нет этой культуры? Разве кругом не очищено, не растут цветы. Разве у нас нет ярких проявлений этой культуры?» Вслушиваясь в слова наркома, инженеры и мастера молча переглядывались. Орджоникидзе говорил:

— Вам кажется, что чистый двор и цветы это и есть техническая культура. Вы глубоко заблуждаетесь. Все это внешнее. Вот у вас каталь везет крупные куски к домнам. Коробов знает, что надо дробить эти крупные куски, а он этого не делает… Какая ж тут культура?

Совершенно по-новому предстали перед инженерами будничные факты. Это был рассказ о простых вещах. Орджоникидзе иллюстрировал каждую свою мысль большим фактическим материалом. Он помнил фамилии рабочих, с которыми он днем говорил, помнил технические детали событий. Потом Орджоникидзе говорил об отношении к специалистам:

— На Енакиевском заводе все очень молодо. Начальник доменного цеха — молодой инженер; начальники мартена и бессемера — молодые люди; технический директор завода — Бутенко — молодой талантливый инженер. Это очень интересно. Нужно следить за этими инженерами, помогать, растить. Я думаю, что они будут хорошо работать и оправдают наши надежды… Вот, например, Коробов. У него дед был доменщиком, отец доменщиком. Вся семья из одних доменщиков состоит. Он потомственный пролетарий, учился на советские деньги, работал на заводе чернорабочим, а теперь начальник крупнейшего цеха и очень способный инженер. Мы должны создать ему условия для работы, окружить его вниманием.

Совещание окончилось поздно ночью. Когда расходились, уже начинался рассвет. Некоторые ушли прямо на завод. Коробов ушел домой, чтобы, отдохнув, успеть встретить смену.

Оставалось два часа сна.

Прошло полтора года. За это время на Енакиевском заводе пустили разливочную машину, изменив стиль всей работы цеха — Коробов добился той четкости, о которой так долго мечтал. Он следил, чтобы инженеры вовремя приходили и уходили с доменных печей, чтобы за каждое дело персонально отвечал один человек. Сам он вникал во все детали жизни цеха.

Однажды Коробову позвонил Бутенко — технический директор — и сказал:

— Тебя собираются перебросить в Днепропетровск…

Коробов был даже обижен. После такой длительной работы, после стольких лет напряжения — и вот его отсюда убирают; плоды его трудов будет пожинать кто-то другой. К тому же из Донбасса Коробову вообще не хотелось уезжать.

В Сталино на слете ударников металлургии они встретили Гуревича. Пучков решил уговорить Гуревича, чтобы Коробова не трогали. Пучков сказал Коробову тоном заговорщика:

— Вечером, когда окончится слет, мы возьмем в свою машину Гуревича и поговорим с ним…

После слета они уехали обедать к директору Макеевского завода Г. В. Гвахария. В машине Коробова сидели Гуревич, Бутенко, Пучков. Пучков начал говорить о трудностях, о нехватке людей. Он начал издалека подготовлять беседу. Но Гуревич его прервал:

— Я знаю, о чем будет разговор… О Коробове… Ничего из этого не выйдет. Все решено!

Пучков замолчал и потом бессильно выкрикнул:

— Это Бирман все работает… это он людей у меня забирает!

После обеда они уехали домой. Всю дорогу от Макеевки до Енакиево все сидели в машине молча. Коробов прибавил скорость, и машина неслась по тракту, разбрасывая брызги. В Енакиево Коробова ждала молния:

«Сегодня выезжайте ко мне Москву. Орджоникидзе».

В тот же день Коробов выехал.

— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал? — спросил Орджоникидзе, как только Коробов открыл двери его кабинета.

— Догадываюсь.

— Ну и как же?

— Если надо, так поеду.

— Да, — твердо сказал Орджоникидзе, — надо ехать… Надо, я тебя вызвал, чтобы поговорить с тобой лично.

Орджоникидзе помолчал.

— Сначала я хотел просто дать распоряжение об откомандировании тебя в Днепропетровск. Потом решил, что так делать нельзя. Ну так вот, надо ехать. Там народ может работать. Просили только хорошего хозяина на домны. Поезжай, налаживай дело. А кто в Енакиево останется?

— Инженер Банный, — ответил Коробов.

— Как он, — не захромает цех?

— Нет, там люди крепкие.

Несколько мгновений Коробов молчал, а потом добавил:

— Все-таки мне очень тяжело уезжать.

— Я понимаю, — улыбнулся Орджоникидзе. — Поэтому-то я тебя и вызвал.

— Понимаете, — продолжал Коробов свое, — я там пять лет прожил, три года начальником цеха был, попал в самую тяжелую пору. А теперь, когда все восстановлено, цех работает хорошо, надо уезжать. Очень тяжело…

— Ну, что же… Все равно… Надо ехать.

Снова наступило молчание, и у Коробова уже не было слов.

— А как старик работает? — спросил Орджоникидзе об отце Коробова.