Разные годы

— Ну как же без садика? Что ж мне, на базар за яблоками ходить? Или за вареньем?

— Не хватает еще и своего чая, — пробую я пошутить.

— Чай? Кто ж его пьет? Что мы, узбеки, что ли?

— А что же вы пьете?

— Компот. Сварим ведро, в холодок поставим и пьем целый день. Сладко, вкусно, полезно. А чай? Что в нем? Горечь и отрава… Вот и поселок Белый, — кивнул головой Алексей Иванович.

Мы подъехали к реке, свернули в узенький переулок и остановились у дома Александра Малины.

Малина еще не работал. После лечения в больнице и в санатории на Южном берегу Крыма он продолжал отдыхать дома.

Мы садимся с ним к столу, в большой комнате прохладно и тихо. Он задумывается, потом тихо говорит:

— Попробую вспомнить все, что со мной там было. Это началось в седьмом часу вечера. Я был тогда в восьмом уступе.

Как и при встрече с Шурепой, я не сразу привыкаю к мысли, что именно этот молодой, низкорослый, худощавый человек просидел три дня под землей и выдержал все испытания, которые выпали на его долю. Неужели это и есть Александр Захарович Малина? И опять мои представления о богатыре забойщике кажутся смешными. Лицо у Малины совсем юношеское, волосы у него подстрижены «под машинку», одет он в легкую, плотно облегающую майку-безрукавку, в руках у него стопка тетрадей и учебник. С полным основанием можно было подумать, что передо мной сидел юноша, только вступающий в жизнь, неторопливо рассказывающий о событиях, происшедших не с ним, а с каким-то другим человеком по фамилии Малина.

Он вспоминал какие-то детали, находил в своих мыслях и поступках только смешную сторону, признался, что раньше он тоже не верил, что человек может выдержать такое длительное пребывание под землей. Он как-то сразу оживился, будто набрел на волновавшую его мысль:

— Понимаете, в степи, в лесу, на море, в горах можно пробыть долго, и даже без воды и пищи. А вот под землей — это другое дело. Не то что смерти боишься — у меня и мыслей таких не было, — а как-то тоскливо и обидно. Кругом только уголь и порода, одиноко, трудно передать. Мне и теперь, когда вспоминаю, жутковато становится. Но тогда я все эти мысли гнал. Если бы меня страх одолел — конец. Ну, может быть, живым остался бы, но ума бы лишился. Иным кажется, что самое трудное это то, что я сидел там без воды, без пищи — как говорится, в холоде и в голоде. Нет, все это можно перенести. И не три дня терпеть, а даже больше. Но не в этом дело. Главное — это одиночество, всякие мысли, от которых все переворачивается. Ну, представьте себе, что вы просидели три дня в гробу, под землей. И неизвестно — доберутся до вас, вытащат или нет… Или заживо похоронят…

Малина закурил, прошелся по комнате, потом вернулся к столу и, как бы извиняясь, сказал:

— Давайте по порядку, а то я все забегаю вперед… Так вот, начнем с той минуты, когда я добывал уголь в восьмом уступе и услышал какой-то треск. Поднял голову — вижу, на меня ползет порода, ломает стойки, крепь, мчится все быстрее и быстрее… Я отскочил, лавина прошла где-то сбоку. Признаться, я не сразу понял, что это сама смерть проплыла мимо меня и, как говорится, только ручкой помахала. Не скучай, мол, я еще к тебе вернусь. И действительно, вторая волна, второй поток, уже побольше и посвирепее, надвигался на то место, где я стоял. Кругом грохот, треск, гул. Я прижался к средней стойке, думаю — не может быть, чтобы я так глупо и неожиданно погиб. Это я теперь так долго рассказываю, а тогда, в восьмом уступе, все делалось и думалось в доли секунды.