Разные оттенки смерти

На паркетных полах лежало несколько небольших выцветших ковриков. В отличие от тех художников, что заботятся об эстетике своего жилища, Лилиан Дайсон, похоже, была безразлична к тому, что находится в этих стенах. Но она не была безразлична к тому, что висит на стенах.

Картины. Светлые, ослепительные картины. Не яркие или цветистые, а ослепительные в своих образах. Она собирала их? Может, покупала у приятеля-художника в Нью-Йорке?

Гамаш подошел ближе, прочел подпись.

Лилиан Дайсон.

Старший инспектор отошел назад и, удивленный, принялся разглядывать картины. Их написала убитая. Он переходил от картины к картине, читал подписи и даты. Но сомнений у него уже не оставалось. Стиль был такой яркий, уникальный.

Все это написала Лилиан Дайсон. И все – в течение последних семи месяцев.

Ничего подобного он прежде не видел.

Ее картины были сочными и смелыми. Городские ландшафты Монреаля выглядели и воспринимались как лес. Здания были высокими и кривыми, словно сильные деревья, которые растут то туда, то сюда. Приноравливаясь к природе, а не наоборот. Лилиан сумела превратить здания в живых существ, словно их посадили, поливали, выхаживали, и вот они пошли в рост из бетона. Они были привлекательны, как привлекательно все живое.

Тот мир, который она изображала, не успокаивал. Но и не угрожал.

Ему понравились эти картины. Очень.

– Здесь есть еще, – сказал Бовуар, увидев, что Гамаш разглядывает картины. – Она, похоже, превратила спальню в мастерскую.

Старший инспектор прошел мимо криминалистов в небольшую спальню. Одинарная кровать, аккуратно застеленная, была придвинута к стене, здесь же стоял комод, но все остальное пространство небольшой комнаты было занято кисточками, отмокающими в жестянках, полотнами в рамах у стен. На полу лежал брезент, в комнате пахло краской и растворителем.

Гамаш подошел к полотну на мольберте.

Оно не было завершено. Он увидел ярко-красную церковь, словно охваченную огнем. Но никакого огня не было. Просто она сияла. А рядом вились дороги, как реки, и шли люди, похожие на камыш. В таком стиле не писал ни один известный Гамашу художник. Похоже, Лилиан Дайсон открыла новое движение в искусстве, наподобие кубизма и импрессионизма, постмодернизма и абстрактного экспрессионизма.

И вот что у нее получилось.

Арман Гамаш не мог оторвать глаз. Лилиан писала Монреаль так, будто город был творением природы, а не человека. Творением, наделенным всей силой, мощью, энергией и красотой природы. И ее дикостью.

Было ясно, что она экспериментировала с этим стилем, врастала в него. Самые ранние работы семимесячной давности подавали надежду, но были пробными. А потом, около Рождества, случился прорыв и утвердился этот блестящий новаторский стиль.

– Шеф, посмотрите-ка сюда.

Инспектор Бовуар стоял у прикроватной тумбочки, на которой лежала большая синяя книга. Старший инспектор вытащил из кармана авторучку и с ее помощью открыл книгу на закладке.

Увидел изречение, выделенное желтым маркером и подчеркнутое. Чуть ли не с яростью.

– «Алкоголик, подобно торнадо, с ревом проносится по чужим жизням, – прочел старший инспектор. – Разбиваются сердца. Умирает любовь».

Он убрал авторучку, книга закрылась. На ее ярко-синей обложке жирным белым шрифтом было напечатано: «Анонимные алкоголики».

– Кажется, мы знаем, кто состоял в Анонимных алкоголиках, – сказал Бовуар.

– Пожалуй, – кивнул Гамаш. – Я думаю, нам нужно задать им несколько вопросов.

После того как криминалисты закончили работу, старший инспектор протянул Бовуару брошюрку, снятую с полки. С загнутыми уголками, потрепанную, грязную. Бовуар пролистал ее, потом прочел то, что на обложке.

«Расписание собраний Анонимных алкоголиков».

Внутри кружочком была обведена дата очередного собрания – в воскресенье вечером. Бовуару стало ясно, чем будут заняты они с Гамашем в воскресенье в восемь вечера.

Четыре женщины разбились на пары, предполагая, что по двое они будут в большей безопасности.

– Вы, по-видимому, редко смотрите фильмы ужасов, – сказала Доминик. – Женщины всегда ходят парами. Одна умирает страшной смертью, а другая визжит.

– Чур, визжать буду я, – вызвалась Рут.

– Боюсь, моя дорогая, что ты-то и есть ужас, – сказала Клара.

– Ну, это облегчение. Ты идешь? – спросила Рут у Доминик, которая с притворной брезгливостью смотрела на Мирну и Клару.

Мирна проводила их взглядом, потом спросила у Клары:

– Как Питер?

– Питер? А почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

Клара внимательно посмотрела на подругу:

– У тебя никогда не бывает просто так. Выкладывай.

– Ты выглядела не самой счастливой, когда появилась. Ты сказала, что вы вдвоем выпили за вернисаж. А больше ничего не случилось?

Клара вспомнила, как Питер стоял в кухне и пил кислое шампанское. Запивал ее персональную выставку просроченным шампанским и улыбкой.

Но она пока не была готова говорить об этом. К тому же, глядя на свою подругу, Клара поняла, что боится того, что может сказать Мирна.

Вместо этого она сказала:

– Питеру сейчас трудно. Надеюсь, мы все это понимаем.

Мирна впилась в нее взглядом, потом отпустила.

– Он старается, как может, – сказала Мирна.