Разные жизни Грэма Грина

Из всей этой команды (а может, лучше сказать своры?) биографов Шелдена можно считать лучшим литературным критиком, легко распознающим в книгах Грина аллюзии и заимствования из Дж. Конрада, Э. Паунда и Т. С. Элиота. Из всех известных мне исследователей лишь он один догадался, каким образом банда Пинки убивает Хейла в самом начале романа «Брайтонский леденец» (бандиты заставляют героя подавиться конфетой, которая потом тает, не оставляя следа). Он проводит удивительные параллели между домом сэра Уильяма Грина — дяди будущего писателя — в Кембриджшире, куда Грэм в детстве иногда приезжал на летние каникулы (странно, что в первом томе книги Шерри этот факт не упоминается), и довольно загадочным рассказом Грина о его взрослой жизни «Под сенью сада».

И тем не менее книга Шелдена пропитана злобной ненавистью автора к своему герою, что заставляет задуматься о том, каковы истоки этого чувства в его собственной жизни. В предисловии к американскому изданию Шелден заявляет, что поначалу взялся за труд, будучи искренним почитателем английского писателя, однако в результате проведенных изысканий изменил свое мнение о нем (что сразу вызывает в памяти слова О. Уайльда: «У всякого выдающегося человека теперь есть ученики, однако биографии всегда пишут иуды» {{ Оскар Уайльд. Критик как художник. Перев. с англ А. Зверева. В кн.: Избранные произведения в 2 т. М., Республика, 1993.}}).

Шелден обвиняет Грина в том, что движущими мотивами его творчества являются ненависть, злоба и другие скверные качества, которых не замечают или не признают обожающие его читатели. «Они не видят — или не желают видеть, — что он антисемит, враг католицизма и женоненавистник и что он часто позволяет себе издевательские шуточки в их адрес». При этом Шелден подчеркивает, что этим он отнюдь не стремится умалить литературный талант Грэма Грина: «Человеческие слабости не могут заслонить его достоинств как художника»; «Писательский дар Грина изрядно подпорчен злобой, <...> но это еще не причина отвергать его романы как произведения искусства». Но тогда непонятно, как можно продолжать восхищаться романами Грэма Грина, коль скоро в них он просто освобождается от гнусных качеств, которые биограф обнаруживает в его характере. Вот, например, как Шелден отзывается о романе «Брайтонский леденец»:

Неприятность заключается в том, что автор рассматривает читателя как жертву собственной глупости <...> Мы хотим, чтобы нас любили, и мы тоже хотим любить. Мы хотим верить Грину, мы хотим посочувствовать Пинки, мы хотим думать, что наш мир вовсе не так плох. И в то время как с улыбкой на лице мы заняты поисками добродетели, и мудрости, и высшей цели, Пинки вместе с Грином проклинают нас за то, что мы евреи, или католики, или калеки, или слишком толстые, или родились женщинами.

Безусловно, роман «Брайтонский леденец» подвергает сомнению общепринятые понятия о добре и зле и о том, кто прав, а кто виноват, но, к счастью, соотношение между «абстрактным автором» романа и его главным героем гораздо более тонкое и сложное, чем просто знак равенства, который ставит между ними Шелден. При этом, чтобы мы по-прежнему могли восхищаться романами Грэма Грина, биограф советует нам либо иначе истолковывать их, либо научиться получать мазохистское (и очищающее душу) удовольствие, лицезрея представленную писателем инфернальную картину мира.