Разоблаченная Изида. Том I

В чем же тогда заключается истинный, действительный секрет, о котором так много говорят герметисты? Что секрет был и есть, об этом их один откровенный человек, изучающий эзотерическую литературу, никогда не станет сомневаться. Гениальные люди, – какими неотрицаемо были многие из герметических философов, – не стали бы строить из себя дураков, стараясь одурачивать других в течение нескольких тысяч лет. Что этот великий секрет, обычно называемый секретом «философского камня», имел духовное значение так же, как и физическое, к нему присоединенное, подозревали во все века. Автор «Заметок по алхимии и алхимикам» совершенно верно говорит, что предметом герметического искусства является ЧЕЛОВЕК, а цель этого искусства – усовершенствование человека.[242] Но мы не можем согласиться с ним, что те, кого он называет «злато-любивыми пьяницами», всегда пытались перенести чисто нравственную цель (алхимиков) в область физической науки. Уже один тот факт, что человек в их глазах представляет троицу, которую они делили на соль, жидкую ртуть и серу, которая есть сокровенный огонь или, проще говоря, на тело, душу и дух, доказывает, что в этом имеется и физическая сторона. Человек есть философский камень духовности – «триединый или троица в единении», как говорит об этом Филалет. Но он также является этим камнем физически. Последнее есть только следствие причин, а причиной является всемирный растворитель всего – божественный дух. Человек – корреляция химико-физических сил так же, как он корреляция духовных сил. Последние реагируют на физические силы человека пропорционально развитию земного человека.

«Работа совершенствования проводится в соответствии с достоинствами тела, души и духа», – говорит один алхимик, – «ибо тело никогда не стало бы проницаемым, если бы не дух; также дух не был бы стойким в своей сверхсовершенной тинктуре, если бы не тело; также эти двое не могли бы воздействовать один на другого без наличия души, ибо дух есть что-то невидимое, и никогда не показывается без одеяния, а одеянием является душа» [263].

«Философы огня» через своего главу Роберта Фладда утверждали, что симпатия есть плод света, а «антипатия ведет свое начало из тьмы». Кроме того, они учили, как и каббалисты, что «противоположности в природе происходят от единой вечной сущности или из корня всего сущего». Таким образом, первопричина есть породитель как добра, так и зла. Творец – который не есть Высочайший Бог – является отцом Материи, которая дурна, так же как и духа, который, эманируя из высочайшей, невидимой причины, проходит через него, как через проводник, и наполняет всю вселенную.

«Несомненно», – говорит Роберт ди Флуктиб (Роберт Фладд), – «что так же, как существует бесконечное разнообразие видимых тварей, так же существует бесконечное разнообразие невидимых тварей различной природы во вселенской машине. Через таинственное имя Бога, которое Моисей так стремился услышать и узнать от него (Иеговы), когда он получил от него этот ответ: Иегова есть мое вечное имя. Что касается другого имени, то оно настолько чистое и простое, что не может быть ни расчленено, ни составлено, ни правильно произнесено человеческим голосом… все другие имена включены в него, ибо оно содержит в себе свойства: как отказа, так и желания; как лишения, так и достатка: как смерти, так и жизни; как проклятия, так и благословения; как зла, так и добра (хотя идеально в нем нет ничего дурного), ненависти и разногласия; и, следовательно, симпатии и антипатии» [171, с. 173].

Самыми низкими на шкале существ являются те невидимые твари, которых каббалисты называют «элементариями». Четко различают три их класса. Высшими по разуму и коварству являются так называемые земные духи, о которых более исчерпывающе мы скажем в других отделах этого труда. О них пока достаточно будет сказать, что они суть лярвы, или тени тех людей, которые, живя на земле, отказались от всякого духовного света и глубоко погрязли в болоте материи, и от чьих грешных душ бессмертный дух постепенно отделился. Второй класс состоит из невидимых антитипов людей, которым предстоит родиться. Никакая форма не может перейти в объективное существование – от самой высокой до самой низкой – пока не вызван к существованию идеал этой формы – или, как сказал бы Аристотель, прообраз этой формы – есть стимул к развитию. Прежде чем живописец напишет картину, каждая черточка ее уже живет в его воображении; прежде чем мы увидели часы, они существовали в уме часовщика. То же самое и с будущими людьми.