Разоблаченный любовник

Так как раньше он был детективом, то исследовал сцену, которой в данном случае являлось его тело. Подняв одну из рук, он увидел, что ногти выглядели ужасно, как будто небольшие гвозди были забиты под некоторыми из них. Глубоко вдохнув, Бутч понял, что ребра сломаны. И, дойдя до воспаленных глаз, он предположил, что его лицо познакомилось с большим количеством костяшек пальцев.

Его пытали. Недавно.

Вновь обратившись к памяти, он продирался сквозь воспоминания, пытаясь вернуться туда, где был в последний раз. ЗироСам. В ЗироСам с… о, Боже, с той женщиной. В ванной. Занимался жестким безрассудным сексом. Потом он вышел из клуба и… лессеры. Стычка с лессерами. Его подстрелили и…

Его воспоминания подошли к концу. Он что-то пропустил, но что?

Он выдал Братство? Предал их? Разоблачил самых близких и родных?

И какого хрена сделали с его животом? Он чувствовал, что по венам растекалась грязь, из-за того, что гнило в животе.

Он начал думать, и дышал через рот какое-то время. И обнаружил, что не было никакого мира, где бы он был счастлив.

И потому ли, что его мозги не хотели переставать работать, или просто решили похвастаться, они вытаскивали случайные воспоминания из далекого прошлого. Дни рождения с отцом, взирающим на него, и матерью, напряженной и курящей, как паровоз. Рождественские праздники, когда его братья и сестры получали подарки, а он нет.

Горячие июльские ночи, которые невозможно остудить никаким вентилятором, жара, склоняющая отца к холодному пиву. Пиво «Пабст Блю Риббон», приводящее отца к утренним поколачиваниям Бутча.

Забытые давно воспоминания вернулись назад нежеланными гостями. Он видел своих братьев и сестер, счастливых, ликующих, играющих на ярко-зеленой траве. И вспомнил, как отчаянно хотел находиться среди них, а не ошиваться позади, чудак, который не смог приспособиться.

А потом… О, Боже, нет… только не это воспоминание. Слишком поздно. Он увидел себя, двенадцатилетнего, тощего и лохматого, стоящего на обочине около фамильного дома О’Нилов в Южном Бостоне. Был ясный чудесный полдень, когда его сестра Дженни села в красную Шеви Шеветт с радужными полосами по бокам. Бутч четко вспомнил, как Дженни махала ему с заднего сидения, когда машина отъезжала.

И он не смог захлопнуть распахнувшуюся дверь в тот кошмар. Он вспомнил, как той ночью приехала полиция, как подогнулись колени его матери, когда они закончили с ней разговаривать. Он помнил, что копы расспрашивали его, ведь он последним видел Дженни живой. Он сказал офицерам, что не узнал парней и хотел просить сестру не садиться в машину.

Но ярче всего он помнил жгучую боль в глазах своей матери, настолько сильную, что она мешала слезам пролиться.

Мгновенье, и он перенесся вперед на двадцать с чем-то лет. Боже… когда он в последний раз разговаривал или видел кого-нибудь из своих родителей? А братьев или сестер? Пять лет? Возможно. Черт, семейка была обрадована тому, что он съехал и не приходил на праздники.

Ага, за рождественским столом, все ощущали себя частью семьи О’Нил, он же всегда был позорным пятном. В итоге, он вообще перестал приходить домой, оставив им лишь номера для связи, которые они никогда не набирали.

Значит, они не узнают, если он умрет, не так ли? Несомненно Вишес знал все о клане О’Нилов, вплоть до номеров социального страхования и банковских счетов, но Бутч никогда не говорил о них. Братство позвонит им? Что они скажут?

Бутч взглянул на себя и понял, что вряд ли выйдет живым из этой комнаты. Тело выглядело как те, что он видел в отделе по расследованию убийств, похожее он расследовал в лесу. Естественно. Вот где он был найден. Выброшенный. Использованный. Оставленный умирать.

Почти, как Дженни.

В точности, как Дженни.

Закрыв глаза, он растворился в физической боли. И сквозь волну страданий, ему привиделась Марисса в ночь их первой встречи. Видение было столь четким, что он почти мог ощутить аромат океана, исходящий от нее и увидел точно, что было одето на ней — тонкое желтое платье… волосы спускались вниз по плечам… лимонного цвета гостиная, в которой они сидели.

Она была незабываемой женщиной для него, единственной, которой у него никогда не было, и не будет, но, которая, несмотря на это, проникла глубоко внутрь него.

Боже, он чертовски устал.

Он открыл глаза и принял решение, прежде чем действительно понял, что делает. Потянувшись к внутренней стороне предплечья, он снял прозрачную ленту с кожи. Вытащить иглу из вены было легче, чем он думал, остальное было больнее. Возиться с этим маленьким оборудование было ужасно.

Если бы нашлись силы, он поискал бы что-то поэффективней, чтобы вырубить себя. Но время, время было единственным орудием, которое он мог использовать в своем положении. И учитывая как дерьмово он себя чувствовал, это не должно занять много времени. Он почти мог услышать, как его органы отторгают лекарства.