Вера пришла в себя только на второй день в госпитале в Борисове, куда ее отвезли сразу с передовой, едва они перешли линию фронта. Карта немецкого летчика им действительно очень помогла. Они незамеченными переплыли Березину, и немцы обнаружили их только у самых окопов боевого охранения сводной группы полковника Лизюкова, запоздало бросая вокруг мины и простреливая местность из пулеметов. Вере несколькими осколками посекло руку, но она, теряя сознание, все же добралась до наших окопов. В последний момент, когда рядом разорвалась немецкая мина, Павел успел столкнуть ее в окоп. Рана, как сказал врач, была неопасная. Рука действительно почти совсем не болела, а вернее, девушка ее просто не чувствовала. Она лежала на самой настоящей кровати и, не веря еще до конца в свое спасение, думала о маме и почему-то о Сашке. Вспоминая до самых мельчайших подробностей последний их мирный день и его поцелуй. Как он, где сейчас, жив ли? Эти вопросы заставляли больно сжиматься сердце. На следующий день, едва Вера надиктовала санитарке письмо для мамы в Москву, в палату вошел высокий симпатичный и вежливый капитан из Смерша и долго задавал ей всевозможные вопросы. Тщательно записав ответы и предупредив, что зайдет завтра, пожелал Вере скорейшего выздоровления и ушел. Однако на следующий день пришел не он, а полный, страдающий одышкой майор в форме НКВД со злым отечным лицом и приказал Вере одеваться. Девушка попросила его отвернуться, но он и не подумал этого сделать, а наоборот, не спускал с нее глаз. Когда они вышли в коридор, за спиной Веры выросли двое конвойных с винтовками и проводили ее во двор, где их уже ждала черная «эмка». Ее привезли на Борисовский аэродром, где вместе с майором они поднялись по железной лесенке на борт большого транспортного «Дугласа». Через два часа самолет сел на Тушинском аэродроме, где их встретила такая же черная «эмка», которая через сорок минут остановилась перед железными воротами дома номер 11 на улице Большая Лубянка, где располагалась внутренняя тюрьма НКВД.