Разорванный круг

В течение какого-то времени в зеркале заднего вида мелькала «тойота». Когда она наконец свернула на боковую улицу, я вздохнул с облегчением. Подозреваемый совершил кражу ценного артефакта. Он может быть опасен, если попадет в безвыходное положение. Проезжая мимо холма Святого Ханса, пристраиваюсь за микроавтобусом, который едет подозрительно медленно. Я напряженно смотрю в зеркало заднего вида и в то же время слежу за смутными силуэтами в микроавтобусе. Мало ли что. Однако мне удается в целости и сохранности добраться до кольцевой магистрали. Выстрелов не прозвучало. Пока.

Наконец впереди появляются многоэтажки. Дома не очень привлекательны, но мне их вид приносит облегчение. Я всегда радуюсь, когда возвращаюсь домой.

Я вырос в большом нелепом белом доме, окруженном яблоневым садом, на маленькой улице на окраине. Трамвай, пожарная часть, жизнерадостные соседи.

Рядом с родительской спальней располагалась застекленная веранда, на которую я мог выбираться из детской через маленькое оконце. Я часто так и делал, когда не мог заснуть. На дверях веранды, ведущих в спальню родителей, были натянуты тонкие тюлевые занавески, через которые я мог наблюдать за всем происходящим внутри. Ночные шпионские вылазки наполняли меня сладостными щекочущими ощущениями и радостью, что меня никто не видит. Однажды вечером я глядел, как в хитросплетении теней своей спальни мама и папа танцевали обнаженными. Гибкие воспламененные тела, завораживающие руки и губы. Я стоял неподвижно, ничего не понимая, опьяненный магией ночи. Внезапно мама повернулась и посмотрела прямо на меня. И улыбнулась. Но, очевидно, не разглядела моего лица среди складок занавески, потому что тут же отвернулась от окна и утопила папу во вздохах и ласках.

Мне кажется, я бы смог заинтересовать Фрейда.

В саду у двух невзрачных яблонь лежала куча компоста. Компост источал резкий запах, одновременно привлекательный и отталкивающий. Когда папу хоронили, то из могилы доносился точно такой же запах. Почувствовав дух, исходивший из мрака могилы, я понял, что запах компоста означает еще и смерть и обещание новой жизни. Тогда я не сумел выразить это словами, но мое открытие пугало и завораживало.

Всю свою жизнь я был очень чувствителен к запахам. Поэтому я избегал заходить в подвал, из которого несло тлением, плесенью и еще чем-то неприятным. Под трухлявой, полускрытой в траве дверцей подвала позади нашего дома в мире и спокойствии плели свою паутину пауки. Тончайшие сети кружевными пологами висели на каменных ступенях лестницы. Когда папа, пробравшись сквозь заросли крапивы, отпирал висячий замок и открывал дверцу, миллионы крохотных существ издавали беззвучный крик и бросались спасаться от яркого света. В подвале клубились ядовитые облака могильного смрада. Мне казалось, папа ничего не замечает. Но я-то знал, что скрывается во влажном, источающем дух разложения мраке. Привидения. Вампиры. Оборотни. Одноглазые убийцы. Все эти уродливые создания населяли мальчишескую фантазию, и только на солнце опять появлялся Винни Пух.

Я до сих пор могу вызвать в памяти запахи детства. Залитого водой поля в дождливый день. Земляничного мороженого. Нагретой солнцем пластмассовой лодки. Холодной весенней земли. Маминых духов и папиного крема для бритья. Именно из таких мелочей складываются самые дорогие воспоминания.

Остается радоваться, что я не родился собакой.

Рогерн, мой сосед с нижнего этажа, — поклонник ночи. Он ненавидит солнечный свет. Как и я. Глаза его потемнели и устали от жизни. У него черные до плеч волосы. На серебряной цепочке на шее висит перевернутое распятие. Рогерн — бас-гитарист рок-группы под названием «Наслаждение Вельзевула».

Я звоню в дверь и долго жду. Хотя квартира небольшая, мне всегда кажется, что звонок застает Рогерна в самых дальних подземных переходах древнего замка и он вынужден бегом подниматься по длинным, освещенным факелами спиральным лестницам, чтобы добраться до двери.

Рогерн — хороший парень. Подобно мне, он спрятал все страшные мысли на самом дне своей души. Они лежат там, в глубинах, и терзают его, пока нарыв не лопнет и кровь не занесет инфекцию в мозг. Это видно по его взгляду.

Не знаю почему, но я нравлюсь Рогерну.

— Бог ты мой! — восклицает он с радостным смехом, когда наконец открывает дверь.

— Я тебя разбудил?

— Ничего. Выспался. Ты уже вернулся?

— Соскучился по тебе! — ухмыляюсь я.

— Ах ты, чертова водяная крыса!

В зеркале, висящем в прихожей, я вижу себя. Да, надо было переодеться и умыться. Поднимаю сумку с ларцом:

— Можешь кое-что спрятать у себя?

— Что-что? — звучит как «чё-чё?».

— Сумку.

Он моргает.

— Не слепой. Чё в ней? — Он гогочет. — Героин?

— Всего лишь старье. Из былых времен.

Для Рогерна «былые времена» включают в себя крылатых драконов, патефоны и мужчин в напудренных париках. Одним словом, примерно 1975 год.

— Мы сделали новую запись, — говорит он гордо. — Хошь послушать?