Разорванный круг

— Павло Иванович, — сказал он в микрофон, — переверните пластинку. Эта сторона у нее до того заиграна, что хрипит. Почему у Салахетдинова простоял резиносмеситель?

Директорского баса Гапочка не ожидал и растерялся. Брянцеву врать опасно. Поймает — месяц выволочку давать будет. И он сдался.

— Электрик зеванул. Мотор перегрелся.

— Вот с этого б и начинали, — сказал Брянцев и вернулся к чтению почты.

Много пишут. Многие пишут. И из всей груды писем явствует одно: не хватает шин. В автохозяйствах часть машин стоит на приколе, а это значит — недоставленные грузы, невывезенные удобрения. И какое нужно иметь сердце, чтобы не откликнуться на такой вопль: «Умоляю внеочередном выполнении наряда. Целиноград. Директор совхоза Чигин».

Нельзя нарушать очередность нарядов, но Брянцев пишет в отдел сбыта: «Отгрузить в счет четвертого квартала». Он знает, что при проверке выполнения нарядов ему будет нахлобучка, может быть, и премии недосчитается за то, что где-то не вывезли руду. Но знает и другое: руда ни в земле, ни под открытым небом не пропадет. А удобрения — могут. Попробуй доставь их в глубинки, когда начнется запоздалая распутица.

Но что за шум начался по селектору? Прислушался. На сборку браслетов поступил разреженный корд. Этого еще не хватало. Брянцев подтянул к себе рупор микрофона.

— Очевидно, на третьем каландре увлеклись ширением корда. Проверьте барабан. Но только проверьте, а не отключайте.

В динамике пауза. Естественная пауза: никто еще не понял, что произошло, а директор уже разобрался.

В перепалку между сбытовиками и транспортниками Брянцев не вмешивается. Там всегда одно и то же. Сбытовики кричат, что мало вагонов, транспортники жалуются на медленную погрузку. Это постоянная беда: не хватает грузчиков, все тянутся к квалифицированному труду. И не заставишь человека грузить шины, если он хочет их делать. Записал себе в блокнот: «Проверить проектирование механизации работ на складе».

Снова ушел в телеграммы и письма. Эх, если бы каждый шинник читал такие письма ежедневно! Он однажды испытал силу их воздействия — взял и прочитал одно за другим на рабочем собрании. И словно ток прошел по аудитории. Такие бурные выступления начались! Всем попало, ему тоже. И за плохое качество, и за простои, и за нечеткую организацию работы. А после собрания еще раз попало. Отвели его в сторону секретарь райкома Тулупов и Карыгин — и стали читать мораль: письма мог огласить любой, в том числе и секретарша. Даже лучше у нее получилось бы — голос звонкий. От него, как от директора, ждали совсем другого. И надо ли обнажать перед всеми наши неполадки в народном хозяйстве?

Брянцев перевел глаза с одного на другого, пытаясь определить, кто же инициатор этого нравоучения, и отрезал:

— Директор завода вам не поп, чтобы каждый раз акафист читать. Приесться может. А письма такие полезны — они расшевелили народ. Что касается неполадок, так рабочие о них знают больше, чем мы, потому что не страдают болезнью принимать желаемое за действительное. Кстати, учтите: это самая страшная болезнь для руководителя.

Так и разошлись они тогда, ни о чем не договорившись.

— У меня все! — гремит в динамике зычный голос Бушуева. — Больше ни у кого вопросов нет?

— У меня, — говорит Брянцев и придвигает микрофон совсем близко: — Товарищи, сообщаю вам положение с новой технологией. Мы лучше, чем кто-либо, знаем, что единственный безошибочный путь испытания шин — это испытание дорогой. Наши шины сейчас ушли на ускоренные испытания в Среднюю Азию, где, как вы понимаете, самые жесткие температурные условия. Основная задача — повышение ходимости шин. Вот на это прошу направить творческие усилия и лаборатории, и института рабочих-исследователей. У меня все.

— Селекторное совещание окончено, — сообщает Бушуев, и в динамике слышится щелчок.

Брянцев вздыхает с облегчением — теперь не придется отвечать на вопросы каждому в отдельности — и тут же звонит секретарю:

— Вызовите ко мне Бушуева и Карыгина.

Они входят одновременно, Бушуев, большой, широкоплечий, с открытым, добродушным лицом, и коренастый, ожиревший Карыгин, затаившийся в себе, как всегда непонятный.

— Чью квартиру вы отдали Приданцеву? — спрашивает Брянцев, обращаясь к Карыгину, который в этот момент умащивает свое грузное тело на стуле.

— Заварыкина, — невозмутимо отвечает Карыгин.

У Бушуева глаза лезут на лоб — он ничего не понимает в этой сцене. Лицо Брянцева сначала белеет от сдерживаемого бешенства, потом начинает наливаться кровью.