Разорванный рубль

— Обижаюсь? — председатель распалился еще пуще и даже легонько встряхнул бригадира. — Я на тебя обижаюсь?

Не знаю, чем бы это все кончилось, если бы не подошел Игорь Тимофеевич. Иван Степанович отпустил Пастухова и накинулся на свежего человека:

— Вы, я слыхал, его тоже хвалите? А в районе смеются. «У них, — говорят, — на скоростях работают. Им запчастей не надо…» И срезали! Понимаете, срезали! Запчасти не дают! Из-за него не дают. Вот полюбуйтесь, что у них получается, — вот вам живой пример! — Он метнул взгляд в мою сторону, добавил: — А с тобой мы еще поговорим. При закрытых дверях… — и поволок Игоря Тимофеевича к искалеченному культиватору.

Пастухов поглядел им вслед и спросил тихо:

— Может, ты знаешь?

— Чего?

— Место, где Груня…

— На что тебе?

— Надо. Очень.

Он стоял бледный и задумчивый. Я поправила ему пиджак, взяла за руку и повела на насыпь.

Кругом было тихо, мирно. Пахло ромашкой и горячими шпалами. Покойно гудели телеграфные провода. Пилили сухую соломку кузнечики. На беленом столбике с номером «6» сидел грач и укладывал перышки.

— Вот здесь, — сказала я, вставши на рельс.

Пастухов открыл рот и хлопал глазами то в одну, то в другую сторону.

Я разъяснила, что Груню кинуло под откос согласно правилу сложения сил на семь метров восемьдесят пять сантиметров от головки рельса. Отмерила шагами место.

Пастухов осматривался, ровно спросонок.

Припомнилось, как мы бродили тут в лютый мороз, а я, зачерпывая снег в чесанки, вымеряла рулеткой по указанию товарища Бацуры расстояния для акта. На белом снегу все было видно, как на бумаге. Все детали отпечатались: как Груня упала, куда ее кинуло. Почтовая сумка зацепилась за пикетный столбик под номером «6». По сумке и опознали кто. Сумку Бацура велел свешать. Вес получился вместе с почтой три шестьсот. Вешали на безмене.

Гроб открыть не позволили. Дядя Леня спросил: «Все хоть тут?» — «Все, все, — сказали ему. — Будьте спокойны». И захоронили.

— Ничего понять не могу, — выслушав меня, сказал Пастухов. — Как же так получилось? Говорили, что она цеплялась на подъеме. Где же тут подъем? Тут — во все стороны ровно. Нулевой уклон.

Пришлось разъяснить, что Груня прыгала не здесь, а возле Закусихина, у Демкиной горки. Согласно экспертизе товарища Бацуры, в ту ночь она прыгнула на ходу и оступилась на скользкой приступочке. Поезд шел, а она висела, уцепившись руками за промороженные поручни, а тяжелая сумка, вес три шестьсот, тянула ее книзу.

Так девчонку и волокло, пока не вышли силы. Здесь и сорвалась. А машинист не заметил помехи, и состав проследовал без остановки к месту своего назначения.

— Кричала? — спросил Пастухов.

— Может, и кричала. Кто знает? Заметуха была страсть. Слышимость была плохая.

На лице Пастухова набрякли желваки. Стало оно шершавое, серое, как булыжина.

Возле тракторов перехлестывались голоса Ларисы, председателя, Чикунова. Но он ничего не слышал.

Он подумал немного и пошел по шпалам к Демкиной горке. Пошла за ним и я.

На откосе выемки кирпичной щебенкой было выложено: «Миру — мир» и красные звездочки. Отсюда начинался затяжной уклон.

— Вот здесь она нарушала, — показала я место.

Пастухов остановился и стал соображать. Кулаки его потихоньку сжимались. Так, не проронив ни слова, со сжатыми кулаками он и повернул обратно.

А у переезда опустили шлагбаум и замигал красный сигнал. По ту сторону скапливались машины. Ждали скорого.

Я взяла Пастухова за кулак и свела на откос.

Мимо нас часто идут поезда, и в четную и в нечетную стороны. Бывало, стоишь вечером у сторожки, а в темноте вызревает свет фонаря, и разворачиваются на сугробах черные тени, и горячий паровоз с разгона налетает на переезд…

— Как же она могла… — начал Пастухов, но по переезду, окутанный паром и пылью, промчался, гудя во всю мочь, паровоз, а за ним, сбиваясь с ноги на коротком рельсе, торопились вагоны. Под ногами дрожала земля. Гудок растягивался, тончал в отдалении и, наконец, оборвался.

Пастухов выковыривал из глаза пылинку, а губы его говорили что-то, но в грохоте все онемело, — и только когда, мотаясь, промчался последний вагон, я услышала самый конец:

— …так ее далеко протянуло.

Над путями дрожал горячий воздух: после прохода скорого рельсы жгут, как огонь. Важно поднялся шлагбаум. Через переезд вперевалочку пошли машины.

Пастухов стал было уточнять неясные вопросы, но подошел Игорь Тимофеевич с «лейкой» через плечо и застрекотал будто взятым взаймы у затейника бодрым голоском:

— Шеф-то у вас как раздухарился! Я пустил в ход все свое обаяние — и никакого толка. Ну ничего! Мы с тобой его прессой прошибем. Тиснем статейку… Название: «Растреножим стальных коней». Или еще похлестче… Завтра придется в Мартыниху подъехать — с матушкой прощаться, — так ты забеги, занеси эскизики, расчеты. Тиснем… А Лариска-то за тебя горой! Что я говорил? Только не балуй — сразу установи дистанцию. А то на шею сядет… Была у меня чувиха, взяла моду являться без предупреждения. Как снег на голову… Не возражаешь — сняться на прощанье. На фоне кукурузы?