Разрешаю себя ненавидеть (СИ)

Один раз из таких моментов запомнился мне больше остальных. Мы сидели с Рашель во дворе, и разговаривали о чем угодно, особенно об ее парнях, и я явственно ощущала, ее желание расспросить меня о моей печали. Но Рашель всегда относилась к моим мыслям и ощущениям с уважением. За это я была благодарна ей, хотя возможно и не всегда это озвучивала. Как раз во время одного такого щекотливого молчания во двор легкой трусцой вбежал Ирвинг, держа в руках телефонную трубку. Лицо его, как и постоянно при мне, не выражало радости. Но лишь когда Рашель взяла свой мобильник, я поняла, в чем было дело.

— О, привет Стэнли! Да, рада слышать…. — и с этими словами она удалилась от нас на несколько метров. Я-то поняла, что на самом деле ей звонит брат, а Стэнли просто перехватил трубку, чтобы поздороваться, или даже спросить обо мне, как уже бывало нередко. Но Ирвингу знать об этом было не обязательно. Он проследил за тем, как Рашель отошла и злорадно улыбнулся.

— Ну что, парень тебе уже не звонит?

— А тебе не кажется, что тебя это не касается? — я ухмыльнулась в ответ так сладко, что мне казалось, сейчас судорогой сведет челюсть. Но это у Ирвинга челюсти заходили так, словно он пытался перегрызть провод. Желваки на его щеках сжались, и сам он помрачнел. Его все еще выводило из себя то, что он уже не имел на меня права. Зато кто-то другой мог иметь.

Ирвинг постоял на месте, смотря на меня своими гневными зелеными глазами, а лишь качала ногой перекинутой через поручень качели. Его взгляд был все так же голоден, каким я его помнила. Но я заметила это всего лишь на долю секунды, а потом он прикрыл веки, и резко развернувшись, ушел.

Совсем недолго на моих губах после этого оставалась удовлетворенная улыбка. Стало горько во рту, как будто я эту горечь выпила. Как легко ему было поить меня отравой своей ненависти. И как же легко я подавалась этому. Никогда не думала, что любовь это яд, который пьешь, не оглядываясь, с радостью и полной отдачей, ведь все равно от чего умирать, лишь бы быть любимой. Теперь же мне было все равно от чего умирать — ведь Ирвинг уже не был моим. А любовь по-прежнему оставалась во мне, распространяя свою отраву по венам. И иногда я была этому рада. Вот как теперь. Ему все еще не все равно.

К концу марта его злость поутихла, возможно, потому что я ни с кем не встречалась, просто отклоняя предложения, каких было не мало, как сам знал Ирвинг, ведь ему часто приходилось отвечать на мои телефонные звонки. Или записывать мне сообщения, так как я чаще бывала на стенке за домом, чем в самом доме. Я никуда не ходила гулять, если только это не были Вокс или Рашель. Итогом затворничества и ежедневных принудительных восхождений, я начинала быть похожа на профессиональных спортсменок, с рельефами на теле. Просто всю свою боль, злость, ненависть, неудовлетворенность я вкладывала в это хобби. Оно спасало меня от ненужных мыслей, и избавляло от душевной усталости.

И как ни странно такое рвение пугало одну лишь Рашель. Она скорее чувствовала, чем понимала, что дело вовсе не в Стэнли. Она видела, что он вовсе не вдохновил меня тогда, и тем более не впечатлил. Я видела всю ее тревогу, и все боялась, когда она, применив силу своего ума, начнет рассуждать и придет к некоторым логическим умозаключением… и тогда от расспросов не отделаться. Но Рашель молчала. Я подозревала, что это было чувство вины, которое ее мучило, за то что она вывесила мои фото, интуитивно догадываясь, что именно это каким-то образом стало причиной моего затворничества и печали.

И пока шли дни, мою душу и мысли грела лишь поездка на один день к развалинам замка, которую нам обещал учитель истории еще в прошлом году. Это должна была быть экскурсия, в которую не брали никого кроме выпускников.

И в то же время, я впервые была не совсем уверена, что хочу этого, так как раньше. Потому что мне было неприятно видеть Ирвинга, когда у него кажется, снова начался налаживаться с кем-то роман. Пока что я не знала и даже не догадывалась с кем, об этом лишь ходили слухи и домыслы, потому как часто видели его едущим в романтические места на берегу, куда всегда ездили парочки, если хотели уединится. Я ревновала до чертиков и сжигала себя этим. Смотреть на него за ужином и думать о том, к кому он поедет сегодня вечером, или с кем может провести ночь? Кто она? Насколько красива? И чувствует ли Ирвинг ко мне еще что-либо?

Когда его внимание по отношению ко мне стало все реже провялятся, я наконец смогла до конца поверить, что все кончено. Больше я ему была не нужна. Эта тишина с его стороны, убивала даже больше, чем слова ненависти. Тишина, хуже громких слов.

Проходя мимо меня в коридоре, или сидя рядом на уроках, Ирвинг не смотрел на меня. И я почти поверила, что скоро боль начнет утихать. Ему это далось так легко, значит и я смогу.