Разрозненные страницы

А вечерами – «мероприятия», одно за другим, всю неделю. Устраивались спектакли в форме судов, очень популярные в то время. Судили героев литературных произведений или их создателей. В ЦДРИ, например, судили авторов, не пишущих женских ролей. Как полагается, был председатель суда, прокурор, защитник и два секретаря: секретарь суда и секретарь туда (О. Пыжова и Р. Зеленая).

Каждый старался принести в Клуб новую затею, новую выдумку. На самых праздничных вечерах выступал хор, созданный И.М. Москвиным. В нем пели только народные и заслуженные артисты (тогда их было значительно меньше, чем сейчас; а еще точнее – имена их были наперечет). И когда открывался занавес, зал издавал удивленно-восторженный вопль. И начинались «узнавания»:

– Смотри, Берсенев!

– Где?

– Вот, вот, за Михоэлсом!

– А это кто? Батюшки! Да это Собинов!

Так в хоре можно было увидеть и знаменитых мхатовцев, и других любимейших артистов.

Огромным успехом пользовались старые народные песни, в том числе – солдатские. Шлягером была «Соловей, соловей, пташечка». С ней, залихватски маршируя, хор уходил со сцены.

А на следующий день, согласно календарному плану, проводил следующее мероприятие Ф. Кон – деятель международного рабочего движения, коммунист-ленинец, журналист, знаток искусства, одно время руководивший сектором искусств Нарком-проса. Феликс Яковлевич Кон полюбил ЦДРИ, а актеры полюбили Кона за то, что он, человек немолодой, скорее даже старый, не был старомодным, легко воспринимал шутки и смеялся больше всех, когда С. Образцов, сделав куклу – пародийный портрет Феликса Яковлевича, – читал доклад, имитируя его голос и польский акцент. Ф. Кон хотел приблизить артистов к героям новой драматургии – рабочим первой пятилетки, чьи образы актеры должны были раскрывать перед зрителями. Он и Б. Филиппов устраивали в ЦДРИ встречи с рабочими, просмотры спектаклей и их обсуждение.

Общественная работа кипела весь сезон то в ЦДРИ, то в ВТО. Это соперничество между Б. Филипповым и А. Эскиным только помогало делу. И к тому же само оно было предметом шуток на различных вечерах и просто так. Я однажды вошла в кабинет к Борису Михайловичу. Маленький Филиппов сидел за своим непомерно большим столом, на котором стоял громадный письменный прибор, купленный ЦДРИ, вероятно, на аукционе. Там было столько чернильниц, пресс-папье и других предметов, что они занимали почти весь стол. Потом они постепенно исчезали – может быть, их разбирали на память? Хотя стакан для карандашей был величиной с хорошую медную ступку. Чернильницы секретарши усердно наполняли чернилами, но писал Филиппов уже авторучкой (успел написать много книг и стать членом Союза писателей). Я вошла и сказала:

– Борис Михайлович, я сейчас была у Эскина, и он мне заявил, что, когда я помру, я буду лежать в ВТО.

Филиппов резко повернулся ко мне:

– Да что он, с ума сошел? Только здесь!! Только в ЦДРИ!!

И тут мы оба захохотали как бешеные. И этот разговор тоже имел большой успех у всех актеров, особенно у директора ВТО Эскина.

Потом Борис Михайлович усадил нас за парты учиться общественным наукам. И мы стали учеными, даже грамотными людьми, сдавали экзамены. Рассказать сейчас кому-нибудь – не поверят, как дорогая, милая Верочка Марецкая пришла к Борису Михайловичу и почти со слезами просила его:

– Я просто не могу! Борис Михайлович, помогите мне: завтра экзамен. Я ничего не успеваю! Ну что мне делать? Помогите!

Борис Михайлович подумал и сказал:

– Ну, ладно. Вот, Вера Петровна, я даю вам один билет. Вот, видите? Не волнуйтесь, выучите только один этот билет. Он будет лежать с краю. Вы его возьмете и по нему ответите.

Верочка схватила билет, поцеловала Филиппова, все выучила и на другой день ответила прекрасно. И вдруг кто-то из экзаменаторов попросил ее ответить только на один дополнительный вопрос – как она определит сущность фашизма?

Тут Марецкая закрыла лицо руками и закричала:

– Это такая гадость, такая мерзость, что я и говорить об этом не хочу.

Все засмеялись, ей поставили пятерку. И много других разных историй было, о которых теперь никто и не вспомнит.

А потом все творческие дома пошли за Б.М. Филипповым. Все директора строили программы по его методам, организовали разные клубы вроде «Хочу все знать» и т. д. Надо сказать, много сил и, как сейчас говорят, творческой фантазии внес Б.М. Филиппов в работу, в само понятие «директор Дома работников искусств». Он беспощадно, как зверь, учил своих помощников, требуя от них выдумки и ее безукоризненного выполнения.

С нами, актерами, Филиппов обращался не лучше, и все его боялись, несмотря на его маленький рост. В одном из «капустников» я пела, перефразировав модную тогда песенку Островского:

Смотришь ему вслед —
Ничего в нем нет!
А я все гляжу,
Глаз не отвожу!