Разрушь меня

– Потому что я планировала в дом свой зайти! – взвиваюсь я, не услышав даже извинения от этого хама.

– Твой дом? – голос звучит так удивленно, что я впервые решаю поднять на него глаза.

Старая футболка, перепачкана черным, как и его руки с лицом. Это напоминает мне рабочих с шиномонтажа, куда мы заезжали с отцом, а потому я делаю вывод, что парень заляпался именно машинным маслом. Плечи у него широкие, телосложение мощное, как у человека, занимающегося физическим трудом. Лицо простоватое, жесткое, с глубокими голубыми глазами, так же придирчиво изучающими меня, как и я его.

– Ну вот, что, – небрежно отвечаю я, резко выпрямляясь, – у меня ещё куча дел.

– Надолго к нам?

Это я игнорирую, стараясь идти, не показывая, что еле тащу свой рюкзак и сумку с продуктами.

«К нам», – значит, местный.

Перехожу через дорогу, ныряя в калитку. Господи, да у нас тут просто полевые джунгли! Весь участок порос непроходимой травой, достающей мне местами до пояса.

– Стой! Ты одно яблоко забыла! – его голос откровенно смеется, и я оборачиваюсь, гладя как он всё ещё стоит на дороге, правда, успев поднять старенький велик, и протягивает мне яблоко.

– Себе оставь, – бурчу я, вызывая его смешок.

– Ну, как скажешь, – он откусывает здоровенный кусок, прямо так, даже не помыв его, почти по-дикарски, – ещё увидимся!

– Надеюсь, что нет, – бубню я себе под нос.

Даже если он это слышит, то виду не подает. Когда я открывая тяжелую дверь в дом, и краем глаза смотрю в сторону калитки, бесящего парня там уже нет.

Не знаю, что именно так меня в нём раздражает: уверенность, граничащая с наглостью, которой незнакомец просто пышет, ухмылочка с толикой превосходства, или покровительственный тон, которым он со мной разговаривал.

– Здесь всё так, как я и помню! – доносится до меня преувеличенно-восторженный голос матери откуда-то из глубины дома.

Похоже на то, что они с папой делают обход новых владений. Моё настроение падает всё ниже по мере продвижения вглубь дома. Слева от прихожей находится гостиная с местами обуглившимся кирпичным камином. Слева, возле окна, лестница, ведущая на второй этаж. Прямо по курсу жилая комната со старой кроватью и клетчатым пледом на ней. Справа от меня кухня с длинным прямоугольным столом.

Захожу на кухню, чтобы поставить пакеты с едой возле старого холодильника.

Здесь пахнет сыростью и безысходностью. Старинная мебель, телевизор – всё покрыто толстенным слоем пыли. Хочется чихать и плакать. Подхожу к раковине, в глубине которой прочно въелась ржавчина, и поворачиваю ручку крана. Он плюётся ржавой водой, и я жду, когда же пойдет чистая, чтобы хотя бы помыть руки.

– Как тебе здесь? – мама залетает на кухню, вставляя в розетку вилку с проводом от холодильника.

Мамина идеальная укладка на блондинистых волосах смотрится просто нелепо в этой обстановке, как и её брендовая одежда, как и моя, как и все мы, в целом.

Мы больше похоже на неуместные предметы интерьера для этого места.

– Мы не можем вернуться, да? – тихо спрашиваю я, всё ещё ожидая появления воды нормального цвета из крана.

Мама на секунду замирает, прекращая свою бесконечную деятельность:

– Нет, Лиза, не можем. Ты ведь знаешь, у папы проблемы…

– Да, конечно, – рассеяно выдаю я, беря в руки засохший кусок мыла, лежащий здесь бог знает сколько, – я просто на всякий случай спросила.

Глупый вопрос. И наивный.

**

В деревне у нас, как оказалось, куча родственников. Хотя, все здесь приходятся друг другу какой-нибудь водой на киселе, поэтому удивляться я не стала. У моей прабабки было восемь дочерей и трое из них перебрались в Ласточкино, отсюда и ненужные мне родственные связи.

Нет, против двоюродной бабушки Лиды я ничего не имела. По сути, только она сделала моё пребывание в этой заднице сносным. Я ходила к ней каждый день и слушала истории про её молодость, ужасы войны и родственников, разъехавшихся по всему миру, о которых до этого я даже ничего и не знала.

А вот её «внучки» особой отесанностью не отличались. Мне хватило одного взгляда на полупьяного подростка с белесыми волосами и грубыми чертами лица, словно топором рубленными, чтобы понять, что друзьями нам не стать. Санька же, так звали внучка, напротив, оглядел меня хищным взглядом (слишком откровенным для взгляда на «сестру», как представила меня бабушка Лида), и изрек что-то такое, что мне потребовалось время, чтобы понять, что это вообще русский язык.

Занятное дело, мы вроде не так далеко от Москвы, а ощущение такое, что нахожусь я в какой-то таежной глуши.

Отходить далеко от дома я откровенно боялась. Особенно после встречи с Саньком. Воображение подсказало мне, что в Ласточкино обитают исключительно подобные ему, а потому инстинкт самосохранения отказывался покидать тупик, в котором располагался наш дом.

Бабушка Лида жила всего через дом от нас, но и это расстояние я преодолевала с опаской, потому что сумасшедший пёс Санька носился по округе без поводка и ошейника, чем порядком меня нервировал.