Разрушенная

— Я осталась с матерью. — Тон, которым она это сообщает, подсказывает: она говорит далеко не все. Но я не перебиваю. — Ребенок родился преждевременно — моя дорогая милая дочка. Она подарила мне радость всего на несколько дней, а потом умерла. — Голос Стеллы прерывается, и я не знаю, что сказать.

Повернувшись ко мне, она берет меня за руку.

— Потом, через несколько месяцев, мать принесла мне тебя. Ты была замечательной. И ты была моей. Я всегда любила тебя, Люси, и поэтому ты моя дочь. Неужели не понимаешь?

— Подожди минуту. Ты говоришь, что Астр ид просто принесла тебе ребенка вместо умершего? Откуда?

— Честно, я не знаю. Полагаю, из интерната для сирот; как инспектор ИКН она за них отвечала. Я и не спрашивала. Не хотела, чтобы она забрала тебя у меня.

— До моего появления прошло несколько месяцев? И никто не заметил, что у тебя родился ребенок, потом умер, потом опять появился? А что насчет папы?

— Я же тебе сказала. Я была… в отъезде. У матери. Мы с твоим папой долго не виделись. Когда он наконец вернулся и увидел тебя, подумал, что ты наш ребенок; мы снова стали жить вместе. Я не рассказала ему правды.

Качаю головой:

— Как ты смогла так долго ему лгать?

— Пришлось. Мать грозила, что увезет тебя, если я проговорюсь. А через несколько лет сама стала меня к этому подталкивать. Потом наступил день, когда вы с Дэнни подслушали наш разговор об этом…

— Все выплыло наружу.

— Твой папа не смог с этим справиться, он ушел. Через несколько дней пропала ты. Мать вызнала, что ты в АПТ. Что он отдал тебя им. Знаю, ты не хочешь в это верить. Мать снова и снова пыталась тебя вернуть, но так и не смогла узнать точно, где тебя держат.

— Ты говоришь, что всегда любила меня как дочь. Почему же папа не смог с этим справиться? Ладно, он пережил потрясение, но я же осталась прежней. Той дочерью, которую он всегда любил. — Я в недоумении качаю головой.

— Может, ты и права. Возможно, он не захотел иметь никакого отношения к этой истории. — Она говорит с трудом, словно ей непривычно произносить такие слова, и на лице ее отражается внутренняя борьба. Ей тяжело допустить невиновность папы после того, как она столько лет винила его. И принять тот факт, как он умер. — Какое это теперь имеет значение?

— Для меня имеет. — Глаза наполняются слезами, и я трясу головой.

— Слишком много всего и сразу. Мне жаль, что ты ничего не знала. Я…

— Дело не только в этом. Мне кажется, я помню, что произошло в тот день. Когда я пропала.

Стелла остается неподвижной и молчит.

— Под подушкой оказалась записка отца, в которой он назначал встречу у Каслригга. В обеденный перерыв я пошла туда, но его на месте не оказалось. Появился другой человек, из АПТ, и сказал, что папа послал его за мной. Но когда мы туда приехали, его там не было. Я не видела его два года, пока он не попытался вызволить меня.

Лицо ее становится жестким и злым.

— Нет, погоди, — прошу я. — Это не означает, что он написал записку. Может быть, они ее подделали.

— Но как они положили записку под твою подушку? Или как узнали, что Каслригг — то самое место, куда вы с папой ходите, если не он им рассказал?

Пожимаю плечами:

— Не знаю. Не хочу в это верить. Не могу.

Стелла пытается побороть свою злость:

— Послушай. Что бы там ни случилось, он все же попытался спасти тебя, правильно?

— Поэтому он погиб.

— Он погиб, стараясь выглядеть героем. — В ее глазах невысказанная обида, из-за которой она не может простить папу, пусть даже он не сыграл в моем исчезновении решающую роль. Он потерпел поражение.

Мы разговариваем еще немного, потом я делаю вид, что засыпаю, и она уходит. Остаюсь в темноте одна и смотрю в стену.

Вот все и вернулось, словно я опять Зачищенная. Снова не знаю, кто я. Ни родителей, ни места, где родилась. Даже имени нет, которое принадлежало бы только мне. Люси Ховарт или Люси Коннор — какая разница, если это имя умершего ребенка.

Я онемела.

Вокруг пустота.

ГЛАВА 20

— Присаживайся, — приглашает миссис Медуэй, и я располагаюсь за столом. Она запирает дверь. — Райли, тебе понравилась неделя, проведенная в нашей школе?

— Да, благодарю, — отвечаю я, стараясь ради нее находиться «здесь и сейчас», хотя большую часть дня мне этого не удавалось.

Она вздыхает.

— Даже не знаю, что с тобой делать, дорогая. Отделение ИЗО обеими руками за то, чтобы ты стала одной из наших обучающихся: ты произвела на них очень хорошее впечатление. Просто потрясающее. Но все не так уж просто. Дело вот в чем: если мы примем тебя, то в течение года тебе придется работать во всех классах и возрастных группах школы.

— Простите. В последние дни я сама не своя. — Может ли быть иначе, когда не знаешь, кто ты?

— Понимаю, должно быть, тебя тревожит судьба твоей подруги, Мэдисон. Или что-то еще?

Меня смущает упоминание Мэдисон; здесь не принято говорить о тех, кого забрали лор-деры. Но в ее лице искренняя забота, участие. Никакой угрозы не ощущается. Насколько честной мне можно быть?

Я колеблюсь:

— Строго между нами?

— Конечно.

— Недавно мне стало известно, что я — приемный ребенок. Это потрясло меня. — Никогда еще я не говорила так откровенно.

— О, понимаю.