Разрушенное святилище

Сочные, насыщенные красками цветы, полностью раскрывшиеся, еще не опали, а новые уже раскрывались, торопясь жить и наслаждаться солнцем. Каждый цветок медленно, так что невозможно было уследить за превращениями, менял свою окраску, то бледнея, то вновь наполняясь яростным светом.

Создавалось впечатление, что гора непрерывно шевелилась, уставая стоять неподвижно. Завороженный Конан очнулся, вспомнив, зачем он здесь находится и оторвавшись от удивительного зрелища, расположился на скамье боком, так, чтобы через просвет между кустами видны были дорожки, протоптанные в траве от одного дворцового здания к другому.

Слишком непонятны были причины воцарения Ортегиана во время правления, пусть временного, любимого народом Фогаррида, роли, сыгранные при этом самим Трибуном и Гроциусом, тайна окутывала крушение храма и гибель людей, и слишком многие, говоря о курсаитах, таинственно качали головами и многозначительно переглядывались, замолкая при приближении Конана.

Разговор с отшельником не прибавил ясности, тот был странно растерян, обессилен, утратил обычную остроту ума, ту душевную силу, которая так привлекала Конана. Он видел, что осторожные расспросы ни к чему не привели, на него исправно обрушивали массу славословий Трибуну, отшельнику, магу, немедленно вслед за этим уводя разговор в сторону.

Конан твердо решил поймать сегодня Немедия, который представлялся ему человеком достаточно искренним, хотя и слабым, возможно, он и захочет что-то утаить, но не солжет бесстыдно. Во дворце, где постоянно сновали люди, уши стелились по полу и из каждой щели выглядывали внимательные настороженные глаза, разговаривать было невозможно.

И тот крохотный запас откровенности, что мог сохраниться у человека, исчезал бесследно в страхе, что слова его исказят, расцветят опасными подробностями и в таком виде преподнесут Трибуну. Зная, что каждое утро Немедий этим путем возвращается из храма, Конан решил дождаться его и, заманив в свое убежище, заставить говорить.

Ему повезло — советник задержался в храме и потому возвращался один. Лицо его было озабочено, в голове били барабаны войны и пели флейты победы, враг трепетал, справедливо наказанный. И над всем сумбуром, тщательно отгоняемая, билась мысль о том, что именно от его усилий зависит исход войны.

Он пробежал еще несколько шагов, услышав голос Конана, настолько был поглощен собственными мыслями и остановившись, непонимающе озирался, отыскивая источник звука.

С некоторым раздражением Копан раздвинул кусты, окликнув Немедия снова — ему не хотелось, чтобы кто-то видел их разговаривающими, а фигура советника, выражающая крайнее изумление и нелепо топчущаяся на месте, неизбежно привлекала внимание.

Молясь богам, чтобы на дорожке никто не появился, он махнул рукой. Немедий с радостным криком устремился к нему, ломая кусты.

— Друг мой! — вскричал советник, бросаясь обнимать Конана, от чего тот постарался устраниться. — Как я рад видеть тебя! Проклятая война отнимает все силы и время, даже с приятными тебе людьми поговорить невозможно!

Он сетовал, а на лице ясно читались противоположные чувства — он был захвачен новой деятельностью, почувствовал свою значительность. Конам с удивлением подумал — неужели такой неглупый человек не понимает, что от него ничего не зависит, он лишь исполняет приказы, да и те настолько незначительные, что с ними мог бы справиться сержант.

Осторожно увлекая советника к скамье, киммериец заметил.

— Никогда не видел такой горы, как у вас. Ома кажется живым существом.

Немедий, машинально вслед за ним опускаясь на лавку, гордо заявил.

— Да, в нашей стране много прекрасного. Потому то и зарятся на нее курсаиты. И не только они, нужно быть готовым к разным неожиданностям, у них много союзников.

«Как будто перед ополченцами речь держит», — подумал Конан с раздражением.

Однако миролюбиво продолжил.

— Почти то же говорит и Фогаррид.

При этом киммериец пристально вглядывался в лицо Немедия, надеясь поймать выражение, с которым будет встречено прозвучавшее имя. И удивился, увидев, как алая краска заливает шею советника, перебираясь на лицо. На нем застыли растерянность и стыд.

Немедий нервно проговорил.

— Ты уже побывал у учителя? Самое правильное, что мог сделать. А я все собирался, да не смог выделить времени, — лицо передернулось от нервной судороги, и он воскликнул. — Нет, все это вранье! Ты знаешь, и Трибун, и Гроциус уважают старика, Ортегиан победил на честных выборах, ему вообще нечего стыдиться, он не смещал Фогаррида силой.

Немедий помялся, рассеянно и невидяще поглядывая на пылающую Золотую гору и наконец выдавил.

— Понимаешь, несмотря на это, считается неправильным поддерживать отношения с отшельником. Как будто ты изменяешь Трибуну.

— Кем считается? — спросил Конан.

— Да не знаю я, всеми! — запальчиво ответил советник и тут же спокойнее продолжил, — я знаю, что ты думаешь и ты прав. Мне, его ученику, помощнику не следовало оглядываться на других, нет ни измены, ни преступления в том, чтобы навестить старого друга.