Разрушенное святилище

Потомственный аристократ, он относился к людям с высокомерным презрением. Видел в них лишь грязь, по которой порой приходится идти, чтобы достичь цели, — но при этом можно запачкаться. Могло показаться, что его слова очень похожи па рассуждения Трибуна о том, что толпа должна слушаться лучших, избранных, а отданная самой себе способна только уничтожить страну.

И все же Конан видел, что маг и Ортегиан относятся к народу совсем по-разному. Высокомерие колдуна объяснялось тем, что он любил только себя. Правитель же искренне заботился о своих подданных — и именно поэтому был готов проявить к ним жесткость, даже жестокость.

Вопрос в том, к то из них мог принести стране больше зла.

Корделия ткнула Конана пальцем в плечо, и только тогда киммериец понял, что к нему обращаются.

— Нам нет нужды строить догадки, — ответил северянин. — Я точно знаю, для чего этот человек был там.

Он наклонился, — боль в плече отдалась тихим всполохом, и киммериец поморщился. Потом поднял с пола небольшой сверток и поставил его на стол.

— Черный Орб, — произнес Конан.

Ортегиан устремил немигающий взгляд на обсидиановый шар. Затем, покорная его воле, сфера поднялась в воздух и заскользила к нему.

— Пустой, — кратко произнес Трибун еще до того, как его руки коснулись Орба.

— Разумеется, — согласился Конан. — Я бы не стал приносить во дворец то, что может сровнять его с землей за пару мгновений. Перед тем, как прийти сюда, заглянул к знакомому магу. Он развеял чары, заложенные в шаре, — поэтому мне и пришлось так задержаться.

— Мы думали, ты у лекаря, — оставил Гроциус.

Его явно задело, что киммериец обратился за помощью не к нему, а к какому-то другому колдуну.

— Это было вполне разумно, — отвечал Трибун, позволив остальным остаться в неведении, какой именно из поступков Копана он имеет в виду.

То, что северянин позаботился обезвредить Орб, или то, что не стал идти с этим к придворному магу.

— Ты думаешь, курсантский шпион собирался бросить Орб в зрителей, чтобы создать панику? — осторожно спросил Трибун.

Конан понял, что Ортегиан сам в это не верит.

— Нет, — отвечал киммериец. — Я точно знаю, что цель была другая. Этот человек хотел взорвать Колизей.

В парадной зале воцарилось молчание.

Было слышно, как шелестит по полу короткий хвост Терранда.

— Это невозможно, — наконец возразил маг Гроциус. — Длина амфитеатра восемьсот локтей, ширина шестьсот. Он бы не обрушился, как Храм.

— Ты прав, — согласился Конан. — Однако шпион собирался укрепить Орб возле несущей колонны. Корделия…

Девушка подала ему свиток с планом Колизея.

— Как видите, если взорвать эти крепления, обрушится все правое крыло. Там, где сидят самые высокопоставленные вельможи… Прибавьте к этому панику, давку. Наверняка оказалось бы много жертв и среди тех, чьи трибуны взрыв не коснулся.

Ортегиан провел рукой по подбородку. Стало ясно, что Конан озвучил его собственные мысли.

— Иными словами, у нас был бы второй Храм, — пробормотал он.

Этим коротким словом в Валлардии уже давно стали называть чудовищную трагедию, унесшую жизни тысячи людей.

— Но почему сейчас? — спросил Терранд.

— Это легко объяснить, — живо отвечал правитель. — Мы устроили представление для того, чтобы показать мощь своей армии. Нельзя придумать более верный способ сломить боевой дух нации, чем нанести ей удар в такой момент…

Глава 26 Легионы

Во второй раз лететь на Цестерце совсем не так увлекательно, — заметил Ортегиан, взглядывая вниз, за край гранитной плиты. — Ты можешь подумать, Конан, будто все дело в том, что на сей раз нас с тобой не станет приветствовать ликующая толпа, но уверяю тебя, причина совсем иная.

Крылатая платформа медленно поднималась над королевским дворцом, — его по-прежнему так называли, несмотря на то, что в Валлардии уже не осталось монархов.

Конан видел стражников, совершавших обход вокруг замка, тяжелые подводы, везущие припасы для кухни, — и спрашивал себя, что же изменилось в стране, если и люди, и их правители ведут все ту же жизнь, как и перед восстанием.

— Все в мире нам приедается, — печально молвил Ортегиан. — А когда что-то надоедает, мы перестаем это ценить — и скоро теряем, по собственной небрежности. Тогда снова приходит чувство, что без утраченного наша жизнь ничего не стоит, и все начинается заново… Думаешь, стоит ради этого жить, Конан?

— Тогда для чего? — спросил киммериец.

— Мне хочется верить, будто я живу для людей, — отвечал Ортегиан. — Тех, кто позволил мне стать Трибуном. Но я понимаю, что это самообман. Народ любит меня — так же, как любил когда-то Фогаррида, которого потом растоптал. Такая же участь ждет и меня, если я совершу ошибку — или просто надоем своим подданным. Иногда я думаю о том, что вернись король Димитрис, люди приветствовали бы его с тем же пылом, с каким несколько зим назад желали его свержения.

Конан про себя согласился с этим.

Дворцовый парк остался далеко позади, и сразу же под ними распахнулись широкие лопасти армейских казарм.