Разрушенные (ЛП)

Я предупреждал ее, не трогать меня. Это не моя вина, что я ее ранил.

Это херня.

Казалось необходимым, принять другие меры предосторожности, чтобы убедиться, что она снова не ослушается и не спровоцирует меня убить ее.

Я встретился с ее взглядом, и мое сердце запнулось. «Беги. Оставь меня. Никакое количество денег не стоит того, чтобы оставаться с таким монстром, как я».

Нуждаясь в том, чтобы развеять чувство настороженности между нами, я пробормотал:

— Я сожалею.

Зел кивнула, немного морщась от боли в поврежденной шее.

— Я знаю. Ты не должен говорить это снова. Назовем это освоением.

В ее глазах, вместе с прощением, я увидел яростную решимость.

Я хмыкнул. Она думала, что может исправить меня, и я хотел, чтобы она это сделала. Жаль, что это никогда не будет иметь счастливого конца.

Вздохнув, я схватил листок бумаги и свою любимую авторучку. Склонив голову, я написал:

«Соглашение между Обсидианом Фоксом и Хейзел Хантер».

Соглашение, которое не обладало юридической силой. Я лишь хотел иметь что-то, чтобы удержать ее, если она внезапно попытается уйти. Я бы хотел, чтобы она ушла ради собственной безопасности, но я был эгоистичным мужчиной, и буду использовать ее так долго, как смогу.

«Хейзел соглашается безоговорочно подчиняться Фоксу, в течение согласованного периода времени: один месяц. В этот период, она должна ходить, куда он хочет, делать то, что он хочет, но при этом должна уважать его и не спорить с ним. На это время Фокс обязуется относиться к Хейзел с уважением и не выдвигать чрезмерных требований. Хейзел соглашается быть доступной для Фокса в любое время дня или ночи, для его нужд, и будет подчиняться любым его приказам. Фокс соглашается сохранять ее безопасность, не причинять какой-либо боли… »

Остановившись, я зачеркнул последнюю строку. Я уже причин ей боль, толкнув ее на пол.

Чертов идиот. Чертова машина.

Мои наставники испортили мне всю жизнь. Автоматическое нанесение увечий от прикосновений было укоренившимся, и это уже никогда меня не покинет. Я был идиотом, думая, что это может измениться.

Тяжесть у меня в груди росла, когда я принял неизбежное: я никогда не буду свободным.

Я был в состоянии разрушить другие команды, но прикосновение имело на меня особое влияние. В конце концов, они имели массу проблем, чтобы выработать мой первый инстинкт.

Розги пришли из ниоткуда, ударяя меня под коленями. Я сжал руки вокруг ножа, когда я столкнулся с мишенью в виде стога сена, одетый в детский комбинезон и зеленую футболку.

— Вонзай нож в него, Фокс.

Они ударили меня снова. В момент, когда боль отозвалась во всех моих суставах, я ударил манекен изо всех сил.

Снова и снова они били меня, пока сено и одежда не оказались разорванными на клочки, и беспорядком валялись у моих ног. Пот струился под моей толстой зимней курткой, даже когда снег холодной русской зимы кружил вокруг нас.

Боль равнялась боли. Быть тем, кто наносит удары, означало причинять боль. Касаться — означало убивать. Просто.

Это было освобождением — подчиниться такому базовому кодексу.

Я покачал головой, нахмурившись и смотря на листок бумаги. Чертовы воспоминания. Они приходят чаще, когда я напряжен.

Возвращаясь к соглашению, я закончил писать:

«Фокс обязуется заплатить Хейзел сто тысяч долларов авансом, а остальные сто тысяч — в конце месяца. Если до окончания срока, Хейзел уйдет без разрешения Фокса, соглашение будет считаться недействительным и будет аннулирован, оставшиеся деньги выплачены не будут».

Нацарапав свою неразборчивую подпись, я поднял взгляд.

Зел не двигалась, ее глаза сосредоточенно смотрели на мой шрам. На ее лице отражались интерес и жалость.

Я зарычал:

— Еще одно правило, о котором я забыл упомянуть. Не смей меня жалеть. Я не хочу твоей жалости. Я не заслуживаю твоей жалости. Понятно?

Она вздрогнула, но не отвела взгляда.

— Это не жалость, — рукой она потянулась к шее, коснувшись цепочки. Я заметил ее чуть раньше. Одинокая звезда.

То, как она коснулась серебра, особенным движением, намекнуло, что оно содержало нежную историю. Она много значила для нее.

Это заставило меня ревновать.