Разрыв. Этот длинный, длинный день

На разных людей семейные скандалы действуют тоже по-разному. Кого-то они распаляют до небес, так что за топор хватайся, кого-то наполняют до краев затаенной глухой обидой на целые десятилетия. А вот на Валерия Васильевича семейные ссоры, коих он за свою жизнь пережил немало, находясь в окружении женщин, всегда производили один и тот же странный эффект. Каждый такой раз они взрывались у него внутри, производя массовые разрушения внутреннего мироустройства, опустошая всё и вся. И вместе с разрушительным опустошением приносили с собой некоторое облегчение. Как будто некая "лейденская банка" в один миг выпускала наружу всю накопленную до этого энергетику накопившегося напряжения. Поэтому всегда после очередных семейных разборок он испытывал не только разрушительное опустошение внутри себя, но и даже некоторое облегчение. Ему никогда не приходило в голову делить своих дочерей на любимую и нелюбимую. Но подспудно всегда чувствовал, что от властной и эгоистичной Юли ему, в старости, не придется ждать ничего хорошего. Чувствовал, но внутренне уже как-то смирился с этим печальным предположением, всеми силами стараясь не зацикливаться на этом. Все неприятности, связанные со старшей дочерью он тщательно стирал из своей памяти, оставляя в ней только приятные моменты, которых, к слову сказать, было не так уж и много. Вот и сейчас, глядя на распяленный в крике ее рот, и наблюдая, как она размахивает бессвязно в истерическом припадке руки, он видел, как встречает сорок три года назад в парадном кителе жену из роддома с кричащим кулечком на руках, перевязанным розовыми и красными лентами. Видел, как держал в своих руках потную и нервно вздрагивающую ладошку Юли, когда провожал ее в первый класс. Видел себя со стороны - красного от смущения в толпе других родителей стоявших на торжественной линейке во время вручения аттестатов зрелости... На этом все хорошие воспоминания прервались и он снова оказался лицом к лицу с высокой и мясистой женщиной средних лет, с глазами полными безумной ярости, что-то выкрикивающей ему в лицо. Спокойным и даже каким-то не своим голосом он глухо и тяжело, будто ворочая неподъемные камни, произнес:

- Никуда ты сейчас не уйдешь. В городе - комендантский час. Посылать с тобой в сопровождение наряд я не буду. Завтра с утра можешь идти куда захочешь. Никто тебя насильно удерживать не собирается. А сейчас ступай в свою комнату, не то меня вытошнит прямо на тебя.

При его последних словах, Юля как-то совсем уж по-поросячьи взвизгнула и с силой захлопнула за собой дверь. Он еще с полминуты постоял перед закрытой дверью, пока не ощутил, что сзади кто-то пытается положить свои руки ему на плечи. Медленно оглянулся. Это была Настя, которая неслышно подошла сзади. Видимо сын не смог удержать ее в комнате, и она все это время находилась здесь.

- Пойдем, - тихо и как-то совсем по-домашнему, проговорила дочь, будто бы совсем и не она десять минут назад кричала и дралась с сестрицей, - я чайник согрела. Хоть чаю попьешь. Не поверю, что даже крекеры запрещены перед процедурой. Нельзя на голодный желудок спать ложиться.

- Мне бы умыться сначала...

- Иди, а я подам домашнее полотенце, - согласилась она, слегка подталкивая отца к нужной двери.

Жутко хотелось принять хотя бы душ после всех сегодняшних перипетий, но он почему-то боялся это сделать, видимо из опасений, что его развезет и расслабит, чего делать было категорически нельзя. Поэтому кое-как умывшись, он под конвоем дочери проследовал на крохотную кухню, где из утвари были только мойка, большая электроплита, да обеденный стол с расставленными по периметру табуретками. Кажется, даже холодильника здесь не наблюдалось. Вслед за ними на кухню просеменила разбитая семейной ссорой, а потому и разом притихшая Аглая. Настя аккуратно разложила на салфетке вынутые из пачки крекеры и налила чайную заварку в казенный стакан с подстаканником, что сразу напомнило ему атмосферу еще советской железной дороги. Кусочки рафинада в "аэрофлотовской" упаковке окончательно погрузили его в состояние покоя и расслабленности. Кипяток из большого эмалированного чайника, смешавшись с заваркой, донес до него аромат настоящего цейлонского чая. Сели. Друг напротив друга, склонившись над столом и едва не касаясь лбами, словно заговорщики.

- Вот так и живем, дочка, - сказал он после долгого молчания, не зная, что говорить дальше.

- Да ладно, пап, всякое переживали, и это как-нибудь переживем, - беззаботно ответила та, помешивая ложечкой сахар в своем стакане.

- Мне завтра надо будет после процедуры поехать улаживать как-то свои финансовые дела... - начал он неуверенным голосом.

- Возьми меня с собой. Мне ведь тоже туда надо, чтобы свою квартиру сдать.

- Осуждаешь? - с болью в голосе спросил он.

Она ответила не сразу, замедлив размешивать куски рафинада. Потом, подняв глаза на отца, задумчиво проговорила:

- Если честно, то сначала, да. Осуждала. А потом села, посидела, поставила себя на твое место. И только после этого поняла, что ты был прав.

- В чем?