Разрыв шаблона

Поэтому принципиальный слом в русском сознании не наступал. От традиционных для нас православных идей и некоего православного мира мы перешли к теме социалистической общности. По-прежнему личные интересы были для нас менее значимы, чем общественные, по-прежнему на миру и смерть была красна, по-прежнему мы понимали, что надо любить семью и родину. В какие-то моменты времени приоритеты, конечно, сдвигались, но суть оставалась той же. Мы гордились своей страной. И в том или ином виде заповеди всегда присутствовали – в первую очередь «не убий» и «не укради». Хотя, конечно, с «не укради» – отдельная тема. Да и с «не убий» существовали некоторые сложности, но по крайней мере было ясно, что эта функция четко перекладывалась на государство – оно имело право убивать. Мы не почитали день субботний, но точно почитали день воскресный, особенно когда он появился.

Однако в XXI веке многое изменилось – и не в лучшую сторону.

Вот что интересно: нам казалось, что, раз человеческая цивилизация движется вперед и вверх по пути технического прогресса, это значит, что и морально-этически она изменяется только в позитивном направлении. Что человек должен становиться все лучше и лучше, чище и чище – ну не то чтобы ростом выше и шире в плечах, но взгляд у него должен быть пронзительный и осознанный. При этом понять, с чего вдруг мы так решили, абсолютно невозможно. Конечно, это дикое заблуждение. Я бы сказал, глупейшее по своей природе.

Потому что те же самые завывания о новом веке и развитии цивилизации звучали и в начале XX века. То же ощущение: мол, сейчас, когда человек подчинил себе машины, когда он использует силу пара и электричества, проникает в глубь материи и освобожден от средневековых предрассудков, когда мы создаем новое, начиная от прорывов в медицине и заканчивая искусством, уж теперь-то!..

И чем это закончилось?

Закончилось ужасом Первой мировой войны, когда венец природы оказался не более чем пушечным мясом. И выяснилось, что единственное, чего добилась цивилизация – это того, что люди научились находить оправдание для массовых убийств себе подобных, при котором даже перестают их рассматривать как индивидуальностей. Что, к слову, отличает этот подход от подхода недоброй памяти инквизиции. Инквизиция, мучая тебя, хотя бы делала вид, что спасает твою душу. А тут? Когда немцы использовали всю мощь химической науки, чтобы уничтожить отравляющими веществами армию противника во время наступления под Ипром, – о чем тут говорить? Их что, волновала судьба каждого отдельного солдата, его переживания, его отношения с Богом? Да ничего подобного. Интересовала статистика: сколько уже наконец их погибнет. Чем больше, тем лучше.

Поэтому наивное ожидание, что с прогрессом человек становится лучше, оставлю философам. Пока могу сказать только одно: с прогрессом человек научается уничтожать себе подобных все эффективнее. Если это и есть критерий улучшения человеческой души, то да, бесспорно, результат очевиден.

Но вместе с этим нам всегда продолжало казаться, что время от времени вдруг да происходят такие глобальные изменения человеческой природы, когда она, природа, словно прозревает. Смотрит человек на себя со стороны и говорит: «Батюшки, эпоха Возрождения! Как я прекрасен!» И тут же возникает Леонардо и все прочие великие художники, и спустя века мы говорим: «Боже мой, какой был расцвет!»

Или вдруг во Франции появляются просветители, энциклопедисты, и сегодня мы с придыханием, получая удовольствие от раскатывания гласных и согласных во рту, перечисляем, грассируя: «О, Монтескьё… о, Робеспьер… о, Дантон…» – смешивая и убийц, и философов, и революционеров. Мы со слезами умиления вытягиваемся в струнку и вспоминаем «Марсельезу» – песню, сочиненную за ночь, – и рассказываем друг другу трогательные истории.

А что такого трогательного-то было? Ну да, конечно, l’égalité, fraternité и все такое прочее. Свобода, равенство, братство. Понимаю. Только к чему это привело? К отрубленным головам, большой крови, гигантской войне в Европе и миллионам погибших. А чем закончилось? Венским конгрессом и восстановлением монархии. Троны, конечно, пошатались, но быстро вернулись в исходное положение. Что было очевидно, потому что тот самый воспитанный революционерами Наполеон, придя к власти, начал с уничтожения книг собственного авторства, содержащих более чем радикальные воззрения, и не поленился короноваться.