Разрыв-трава

— Уедем отсюда! — из-за печки вышла Клавка, Лазурькина баба, она зябко куталась в платок, вздрагивала.

Лазурька закурил, нервно попыхивая папиросой, сказал:

— Сто раз было говорено, никуда не поеду! Из-за перегородки выглянула Настя, кивнула Игнату.

— Она правильно говорит: уезжайте. Убьют тебя, братка.

— Не твоего ума дело, Настюха, помалкивай. — Игнат поднял воротник зипуна, прикрывая шею от дождя.

— И верно, уехал бы ты, Лазарь, обождал, когда затихнет. Потом возвернешься.

— Ну уж нет! Это мой дом, моя земля, никуда меня никто не выживет отсюдова! Так-то, Игнат. За то ли мы воевали, чтобы в родном доме от всякой падали житья не было?

— И это правильно… С другой стороны, тебе надо помягче, полегче с народом… Зачем ты вечером Ферапонта посрамил? Старик он, уважительность к летам его быть должна, опять же, если в бога верует, кому какой вред?

— Ты ничего не видишь, Игнат. Куриная у тебя слепота. В молитве усердствуешь, шишек на лбу набил и ждешь, когда господь ниспошлет благодать. Не дождешься, божий угодник.

— Мои молитвы не задевай…

— Смотреть, как ты расквасился? Как забыл кровь братьев-товарищей?

— Братка! — предостерегающе сказала Настя, — На ком попало зло не срывай.

— Молчи! За косу оттаскаю! — Лазурька лег животом на подоконник, наклонил голову к Игнату. — Думаешь, по мне они огонь ведут, по Лазурьке? На черта я им сдался. Дело наше они обстреливают. А у тебя порох отсырел.

— Ты чего добиваешься, Лазарь, непонятно мне?

— Жизни другой для людей. И кто поперек этой жизни станет не помилую! Не только Ферапонту, самому господу бороду повыдергаю.

— Экий ты, Лазарь, невоздержанный и озлобленный. Крови пролил народ и так достаточно. Иззяблись люди, умаялись, себя потеряли многие. Мир, теплое слово более всего им нужны сейчас, а ты вновь войну навязываешь.

— Я навязываю? А ты спроси, сколько раз вот так, стрельбой в окна, нас с постели поднимали… Война не кончилась еще, и рано ты винтовку на стену повесил. Ты не сердись на меня, Игнат. Сам понимаешь, тяжело мне. Приходи завтра утром в Совет.

В Совет, кроме Игната, пришли еще человек пятнадцать, все бывшие партизаны.

— Вот что, мужики. Стрельбу по ночам, воровство надо кончать! — решительно сказал Лазурька. — Небольшая нам цена будет, мужики, если допустим, чтобы селом правил Стигнейка Сохатый. Каждую ночь будем караулить все ходы-выходы из деревни.

— Надо бы милицию пригласить. Они за это деньги получают, — сказал Тараска Акинфеев.

— Пробовали, приглашали. Пока милиция тут все тихо-мирно, уехали Сохатый пуще прежнего гадит. Кругом глаза и уши. А мы будем потихоньку.

— Верно, Лазарь Изотыч, какие же мы партизаны, если одного Сохатого не словим, — подал голос охочий до разговоров Ерема Саввич.

— Работа же, братцы! — взмолился Тараска. — День на поле майся, а ночью в канаве лежи с винтовкой в обнимку. Кому как, но мне лучше с бабой своей обниматься. Молодоженов-то, поди, ослободите? — Тараска хитро заулыбался.

Шутку его никто не принял, не до шуток было.

— Караулить будем по переменке. С тобой, Тарас Акинфеевич, ничего не сделается, если один раз в неделю недоспишь. Порешили, значит, мужики? — Лазурька обвел взглядом лица бывших партизан. — Но чтобы ни гугу! Чтобы ни одна собака об этом не разнюхала.

8

Вплоть до начала весновспашки Корнюха через день-два тайком приезжал в деревню. Настя поджидала его на берегу речушки в кустах тальника. Там было тихо, только речка булькала на камнях, да ветер иной раз шебаршил прошлогодним листом. Говорила Настя мало, молча прижималась к нему, ерошила чуб, терлась щекой о его колючую щеку. Зато сам Корнюха становился разговорчивым, никаких мыслей от нее не прятал, самое сокровенное выкладывал.

— Я тебя, Настюха, в нашу старую избу не поведу. Новый дом построю. Высокий, с большими окошками, с резьбой по карнизу. В доме будет смоляным духом, свежим лесом пахнуть. Одни будем жить, полная воля нам… А ты чего посмеиваешься? Не веришь, думаешь, заливаю? Плохо ты меня знаешь! Я уже обмозговал!.. Старый Пискун даст мне столько семян, сколько захочу, кони есть. Я из себя все жилы вымотаю, а засею столько, что на еду и на продажу хватит. За лето лесу наготовлю. А осенью помощь соберу. Мужикам что надо ведро самогону в день и закусь кое-какая. Самогона я на заимке сколько хочешь высижу. Начальство туда не заглядывает, а Хавронья никому не скажет.

— Помощь, братка говорил, запретили…

— Это для кулаков запрет. Я же не кулак… На другой год коней купим и будем жить с тобой, Настенька, лучше всех. Всего у нас будет вдоволь…

— Я бы с тобой, Корнюха, не только в новом доме, в самой последней завалюхе жила бы и радовалась. Не надо мне ни нарядов, ни богачества…