Разрыв во времени

Лео встает и выходит в проход. Откуда-то из глубин зала выходит Ксено и встает рядом с ним. Он обнимает Лео за плечи. Теперь Лео плачет долгими слезами дождя.

Потерянное нашлось.

Сейчас мы оставим их, в театре, вместе с музыкой. Я сидела на последнем ряду и ждала, что будет дальше, а теперь я вышла на улицу, в летнюю ночь, и дождь течет у меня по щекам.

Я написала эту кавер-версию, потому что уже больше тридцати лет «Зимняя сказка» была для меня не просто пьесой, а глубоко личным текстом – частью созданного словом мира, жить без которого я не могу. Хотя вернее будет сказать: вне которого. «Без» указывает на отсутствие чего-либо, «вне» означает «за пределами чего-либо».

Это пьеса о брошенном ребенке. В каком-то смысле и обо мне тоже. Это пьеса о прощении и целой вселенной возможных будущих; о том, как прощение и будущее сплетаются воедино и простираются в двух направлениях, вперед и назад. Время обратимо.

Поздние пьесы Шекспира основаны на прощении.

Но что там прощается?

«Зимняя сказка» – отсылка к «Отелло». Герой, который скорее прикончит весь мир, чем изменится сам. Но в этот раз героине не приходится умирать из-за бредовых иллюзий героя. На самом деле Отелло не способен любить себя – не Дездемону. Он не доверяет не Дездемоне, а себе самому, но когда Шекспир возвращается к этой теме, он дает герою второй шанс.

Гермиона не умирает. Леонт с Поликсеном тоже не умирают. Будущее надежно защищено, потому что Пердита и Флоризель не повторят ошибок своих отцов. Правда?

Прощение. Для всякой истории есть всего три возможных концовки, если отбросить «И жили они долго и счастливо», потому что это не концовка, а кода.

Три возможных концовки:

Месть. Трагедия. Прощение.

Шекспир знал все о трагедии и мести.

На позднем этапе творческого пути он заинтересовался прощением – вернее, снова заинтересовался прощением, – потому что во «Все хорошо, что хорошо кончается» есть Елена, как противоположность эгоистичному, избалованному, порнографическому нарциссизму Бертрама; в «Мере за меру» есть Изабелла, как противоположность сладострастной жестокости Анджело. Они обе умеют прощать. И есть еще Порция, поэт милосердия в противовес убийственному мздоимству на фунт мяса. Не в том дело, что Шейлок еврей, а в том, что он еврей не в полной мере. Ибо сказано в Ветхом Завете: не ожесточись сердцем и прости долги ближнему своему. Прошлое не должно связывать будущее. В высшей мере способность прощать проявляется у Корделии и Гермионы. Корделия в «Короле Лире» умирает во имя любви, в противостоянии с Эдмунтом и Эдгаром, еще одной парой шекспировских враждующих братьев (Шекспир нередко использует этот сюжетный ход – взять тех же Леонта и Поликсена!). Корделия также противостоит своим сестрам, Гонерилье и Регане, двум змеям, столь же убийственным, как леди Макбет, и, как леди Макбет, погрязшим в мужских играх за власть. Лир несостоятелен как отец. Он не способен защитить младшую дочь от своего собственного безумия. Точно так же Леонт бросает свое дитя на милость медведей, волков и хищных птиц. Шекспир не был горячим приверженцем семейной жизни; вам хотелось бы вырасти в доме Монтекки или Капулетти? Вам хотелось бы таких родителей, как у Гамлета?

У Миранды, героини последней шекспировской пьесы «Буря», есть отец, ради которого стоит родиться на свет. Но на острове они только вдвоем, и когда появляется Фердинанд, Просперо балансирует на краю типичной отцовской ревнивой ярости и ограждает себя от будущего, не давая будущему случиться. Однако он побеждает свой гнев, и Шекспир завершает пьесу, предоставив дальнейшее детям. Пусть в следующий раз они сделают все по-другому. В следующий раз они сделают все, как надо.

Как сказал Эзра Паунд: «Сотворите заново».

В «Зимней сказке» прошлое определяется будущим в той же мере, в какой будущее определяется прошлым. Прошлое здесь не история, а трагедия. Не бывает трагедии без духовных терзаний. Именно масштаб потери, ее смысл и бессмысленность наполняют жестокость и ревность в первом действии столь мучительной болью.

Второе действие с его танцующими пастушками и солнечным, пасторальным весельем нарочито контрастирует с темными, мрачными залами Сицилии.

А простые, бесхитростные добродетели старого пастуха и его сына Клоуна контрастируют с напыщенной заумью столичных жителей.

Поликсен, которому мы сочувствуем в первом действии, во втором действии оказывается ничем не лучше Леонта, когда пытается разлучить своего сына Флоризеля с его возлюбленной Пердитой, угрожая девушке смертью. В своем извращенном садизме Поликсен достоин Леонта.

Простая пастушка Пердита недостаточно хороша для его сына. Его ошибочные представления о Пердите столь же фатальны, как представления Леонта о Гермионе, Лира – о Корделии.