Разум и чувства и гады морские

С этими словами она поднялась и удалилась к Марианне, которая стояла, прижавшись к стеклу купола, и показывала проплывавшей мимо рыбе-прилипале, с какой радостью она бы поменялась с ней местами. Единственное, что она сказала сестре, было: «Лучше оставь меня», — и то оказалось не так-то просто разобрать, поскольку лицо от стекла Марианна так и не отвернула.

Вернувшись в гостиную, Элинор воссоединилась с миссис Дженнингс, а вскоре, к вящему изумлению обеих, и с полковником Брендоном, который и в самом деле приехал их навестить. По взгляду, которым он окинул гостиную, Элинор догадалась, что Марианну он увидеть не ожидает и не желает. Миссис Дженнингс подошла к чайному столику, за которым восседала Элинор, и прошептала ей:

— Полковник так же угрюм, как и всегда. Видите, как печально торчат его щупики? Он ничего не знает. Скажите ему, душенька.

Вскоре полковник подставил стул к чайному столику и поинтересовался, как поживает Марианна.

— Ей нездоровится, — сообщила Элинор. — Весь день она чувствует себя дурно, и мы уговорили ее лечь в постель.

— Есть ли зуд?

— Нет.

— Сыпь?

— Нет.

— Боль в суставах?

Элинор лишь покачала головой:

— Ее терзает не газовая эмболия. Ах, если бы это и в самом деле была она.

— В таком случае, — нерешительно произнес он, — то, что мне сказали сегодня утром… в этом может быть больше правды, чем я мог предположить.

— Что вам сказали?

— Если вы уже знаете, а иначе и быть не может, я могу и не рассказывать.

— Вы имеете в виду, — ответила Элинор с деланым спокойствием, — обручение мистера Уиллоби и мисс Грей. Да, мы уже знаем. Где вы об этом слышали?

— На Торговой набережной, где был по делам. Две барышни поджидали свою ездовую черепаху, и одна рассказывала другой о предстоящей свадьбе во всех подробностях, в тоне столь далеком от сдержанности, что я невольно все подслушал. Поначалу мое внимание привлекло имя Джона Уиллоби, которое повторялось довольно часто, затем я услышал безоговорочные заверения, что дата свадьбы с мисс Грей, дочерью Стерлинга Грея, наконец назначена.

— А не слышали ли вы, что за ней дают пятьдесят тысяч? Это единственное, в чем я могу усмотреть хоть какое-то объяснение.

— Возможно… тогда он показал себя настоящим охотником за сокровищами! — Замолчав на секунду, полковник мягко булькнул и продолжал неуверенно, будто не знал, сумеет ли совладать с собственным голосом: — А ваша сестра? Как она?..

— Ее страдания невероятно жестоки. Я могу лишь надеяться, что они окажутся столь же кратки. Это был очень тяжелый удар. Полагаю, до вчерашнего дня она ни разу не усомнилась в приязни Уиллоби, да и теперь, возможно… но я почти убеждена, что он никогда не испытывал к ней никаких чувств.

— Вот как! — ответил полковник, чьи щупальца неустанно танцевали под подбородком от волнения. — Но ваша сестра… как вы сказали… считает иначе?

— Вы прекрасно с ней знакомы и понимаете, с какой готовностью она бы оправдывала его, будь у нее такая возможность.

Полковник не ответил, и вскоре они оставили эту тему. Миссис Дженнигс ожидала, что разговор с мисс Дэшвуд доставит полковнику внезапную радость, но он, напротив, весь вечер оставался еще более серьезен и угрюм, чем обычно.

Глава 31

Неожиданно для себя спокойно проспав всю ночь, Марианна проснулась в том же безутешном горе, в каком вчера сомкнула глаза.

Элинор, как могла, побуждала ее выговориться, и прежде чем накрыли на стол и подали студень, они дважды успели все обсудить. Марианна пожелала, чтобы у Подводной Станции Бета открылась крышка и весь свет утонул, чем заслужила суровое осуждение Элинор, напомнившей, что нельзя бросаться подобными словами, помня о том, какая судьба постигла Станцию Альфа!

Тут к ним вошла миссис Дженнингс с письмом в протянутой руке и довольной улыбкой на устах:

— Что ж, душенька, уж это не может вас не обрадовать.

Для Марианны большего и не требовалось. Воображение тут же начертало перед ее мысленным взором письмо от Уиллоби, полное нежных и покаянных слов, объясняющее все, что произошло, самым удовлетворительным образом, и самого Уиллоби, вбегающего следом в своих щегольских ластах и костюме для ныряния, насквозь промокшего, как в тот день, когда они познакомились. Фантазия рассыпалась через мгновение. Письмо было написано рукой матери. Впервые в жизни Марианна не испытала радости при виде ее почерка. Содержание письма, когда она успокоилась достаточно, чтобы прочитать его, тоже не принесло ей утешения. В первых строках, написанных непривычно дрожащей рукой, мать излагала свое беспокойство по поводу Маргарет.