Разум: от начала до конца. Новый взгляд на эволюцию сознания от ведущего мыслителя современности

Вернемся же еще раз к простым организмам. Идея о том, что у каждого организма есть своя онтология (как у лифта), была предвосхищена Якобом фон Икскюлем[67] (Jakob von Uexküll, 1934) в его концепции наличия у организма умвельта – некоего поведенческого мирка, который состоит из всех вещей, имеющих значение для его благополучного бытия. Очень близка к этой идее и концепция аффорданса психолога Дж. Дж. Гибсона[68] (J. J. Gibson, 1979): «Это то, что окружающая среда предлагает животному во благо или во вред». Аффордансы – это соответствующие возможности, которые окружающая среда предоставляет всякому организму: пища, которую можно съесть, и представители собственного вида, с которыми можно спариваться, отверстия, через которые можно проходить или в которые можно смотреть, норы, в которых можно спрятаться, штуки, на которые можно залезть, и так далее. Оба ученых, Икскюль и Гибсон, умалчивали о том, каким образом сознание (в смысле, который все-еще-надо-определить) включено в понятие умвельта, насыщенного возможностями, однако, поскольку Икскюль посвящал свои исследования амебам, медузам, клещам, становится ясно, что он, как и Гибсон, больше интересовался определением проблем, с которыми сталкивается организм, и тем, как он их решает, чем процессом собственно формирования этих решений. Солнце входит в онтологию пчелы; ее нервная система организована таким образом, чтобы использовать позицию солнца на небе в ее деятельности. Амебы и подсолнухи тоже включают солнце в свой умвельт; у них нет нервной системы, и они используют иные механизмы для реагирования на его положение. Таким образом, инженерная концепция онтологии лифта – это именно то, что нам нужно иметь с самого начала. Мы можем оставить на потом вопросы, когда и как так получилось, что онтология организма, или целого семейства организмов, начинает неким образом проявляться в подобии сознания, а не становится неотъемлемой частью сформировавшейся реакции его внутренних механизмов. Другими словами, организмы могут получать пользу от неких своих конструктивных особенностей, входящих в их онтологию, не имея при этом понятия об этой онтологии (ни сознательно, ни полусознательно, ни бессознательно) в каком-либо строгом смысле. Форма птичьего клюва, вместе с другими особенностями анатомии, предполагает диету из твердых семян, или насекомых, или рыбы, поэтому мы можем включить в умвельт различных видов птиц, на основе их анатомических свойств, твердые семена, насекомых или рыбу, как специфические для этих видов возможности, хотя, конечно, правильно подтвердить эти выводы, исследовав и поведение птиц. Одна лишь форма клюва недостаточна для того, чтобы судить о пищевых предпочтениях птицы или способах добычи этой пищи.

Палеонтологи делают заключения о пищевых предпочтениях ископаемых хищников и других особенностях поведения вымерших видов, используя вышеупомянутые методы, и мало кто обращает внимание на то, что выводы зависят от допущения наличия адаптационистских способностей у ископаемых существ. Рассмотрим пример Найлза Элдреджа[69] (1983), взятый из исследований Фишера (1975) о скорости плавания мечехвостов. Он приводит его, чтобы показать, что задавать исторический вопрос «что произошло» (то есть «как, каким образом») правильнее, чем задавать адаптационистский вопрос («зачем»), предполагающий существование некой цели. Однако заключение Фишера о том, насколько быстро плавали древние крабы-меченосцы, должно принимать во внимание достаточно надежное адаптационистское допущение о том, что для крабов быстро плавать хорошо: и чем быстрее, тем лучше, но в определенных пределах. Вывод о том, что крабы-меченосцы юрского периода плавали быстро, зависит от предпосылок, что они вообще могли бы достичь максимальной скорости при наличии у них определенной формы, способности плавать под определенным углом и потребности плавать именно так, чтобы достичь максимальной скорости. Итак… [Фишеру необходимо] использовать совершенно безупречные, само собой разумеющиеся, оптимальные соображения, чтобы получить картину того, что «случилось» 150 миллионов лет назад (Деннет, 1983).

Напомним себе, что биология – это обратная реконструкция, и реконструкция в своей методологии следует соображениям оптимальности. «Что это – или что это было – для чего это свойство подходит?» всегда висит на кончике языка; без этих вопросов историческая реконструкция растворяется в потоке недоумения.