Разум цветов

Благоприятные условия, предоставленные Метерлинку судьбою, он честно использовал до конца, и, читая его, удивляешься обилию областей, в которых он работал, и вопросов, над которыми размышлял. Помимо наук гуманитарных и социальных, с которыми он знакомился по своей специальности юриста, Метерлинк, в поисках истины и красоты, внимательно изучал труды мистиков голландских и немецких, творения александрийских мудрецов, стоиков, моралистов всех народов, поэтов всех времен, в особенности драматургов и специально Шекспира и его предшественников, историков разных эпох, современных оккультистов и, наконец, представителей опытной науки- зоологии, ботаники, химии. И, несмотря на свои энциклопедические знания, Метерлинк не утратил основного свойства своего дарования — наивно-детского отношения к миру, взгляда на жизнь как на таинственную сказку или волшебную феерию. Наивное и мудрое, сокровенное и точное, предчувствуемое и наблюдаемое, возможное и достоверное — все эти контрасты слились в творчестве Метерлинка в каком-то особенном, ему одному свойственном, нежном, медленнорадостном аккорде.

Мы сказали, что Метерлинк на вопрос, чем ему кажется мир, ответил бы — садом, или, вернее, двойным садом радостей физических и духовных. Можно прибавить, что в этом саду сам Метерлинк кажется одной из столь им любимых и гениально воспетых мудрых, счастливых пчел. Ведь пчела и обязана счастьем не только своему трудолюбию, но и судьбе, создавшей ее для жизни в лучах солнца, среди цветов, подобно тому, как майский жук обязан той же судьбе своим рождением в навозе. Есть писатели, которые, несмотря на всю гениальность, как, например, Золя, осуждены были всю жизнь рыться среди пороков и падений человечества. Метерлинку дано было вдыхать аромат чистейших чувств души и собирать со всех произведений духа и разума душистый мед надежд и оправданий, и он до конца исполнил свое счастливое назначение.

В сочинениях Метерлинка можно отыскать еще другое сравнение, верно символизирующее его талант, — сравнение с солнечными часами, циферблат которых спит в непогоду, вечером и ночью, и просыпается для жизни, лишь увидя солнце, в часы света и радости. Метерлинк своим творчеством отметил несколько самых счастливых часов человеческой души.

VI

Чтобы покончить со счастьем Метерлинка, прибавим, что и литературная судьба его отличается необыкновенной удачливостью. Талант его был рано признан, хотя, казалось бы, фантастически-бесплотные драмы ею первого периода должны были оставаться непонятными и незамеченными. Случилось, однако, противное. В 1889 году, при появлении "Принцессы Мален" — первой драмы двадцатисемилетнею поэта, остроумный и далеко не добродушный Октав Мирбо[8] напечатал в «Фигаро» восторженный отзыв, в котором, между прочим, имелись следующие строки: "Не знаю, откуда Метерлинк и кто он, стар или молод, беден или богат. Знаю только, что нет человека, более неизвестного, чем он. Знаю также, что он создал шедевр, не один из тех заранее признанных шедевров, какие ежедневно публикуются нашими молодыми гениями, воспетые современной визгливой лирой, или, вернее, флейтой, но удивительный, чистый, вечный шедевр, которого достаточно, чтобы сделать имя бессмертным и заставить всех алчущих прекрасного и великого благословлять это имя, шедевр, о котором в часы вдохновения мечтают честные, мучимые жаждой творчества художники, но которого им до сих пор не удавалось написать. Словом, Метерлинк подарил нам самое гениальное произведение наших дней, самое необычное и в то же время наивное, не низшее по достоинствам и — дерзну ли сказать? — высшее по красоте, чем все, что есть самого прекрасного у Шекспира… Произведение это называется: "Принцесса Мален".

Отзыв Мирбо публика и критика сразу приняли без спора, без проверки, почти на веру, тем охотнее, что речь шла не о французе, и Метерлинка стали называть бельгийским Шекспиром. Слава Метерлинка зажглась сразу и зажглась тем же ясным светом, каким горит его талант и его счастье, — ровным, ясным, не ослепляющим. Произведения нового Шекспира почти нигде не ставились, не возбуждали ни буйных споров, ни восторгов, как это было, например, с первыми драмами Гюго, но их обаяние медленно, окольными путями, как-то незаметно проникало в сердца. И когда через двенадцать лет после "Принцессы Мален" появилась наконец понятная, общедоступная книга о жизни пчел, имя Метерлинка оказалось почти классическим, как бы уже позлащенным благородным налетом времени. Драматическая слава Метерлинка вспыхнула ярким огнем при появлении "Монны Ванны" — единственный его пьесы, взятой из реальной, а не сказочной жизни. Помимо "Монны Ванны" имя Метерлинка фигурировало на театральных афишах лишь благодаря Дебюсси, написавшему музыку на текст "Пелеаса и Мелисанды". Но вот появляется "Синяя Птица", детская феерия, которая, вероятно, имела бы судьбу всех других его сказочных пьес, если бы, к счастью, на нее не обратил бы внимания московский Художественный театр, сделавший из ее постановки одно из величайших событий наших дней.