— Да, это могло и не произойти. Я не снимаю с себя ответственности за то, что случилось. И хотя — я не прошу вас верить мне — я действительно не подозревал, что академик Свиридов, правда с согласия Цветкова, начнет его лечить по предложенному нами методу, я считаю...
Голос Брандта звучит глубокой печалью.
— ...что я мог и должен был предотвратить это... Если бы не был так непростительно увлечен успехами в экспериментальных исследованиях.
Юрий молчал, не зная что сказать, ошеломленный неожиданным признанием Брандта.
— Урок страшный, Юрий... — продолжает Брандт, голос его крепнет и звучит твердо. — И вывод из него только один: нельзя давать нашим теоретическим разногласиям перерастать в преграду для решения задач, которые жизнь ставит перед учеными. Нужно работать всем вместе, проявляя взаимную терпимость к теоретическим воззрениям друг друга... Эх, да что говорить!..
— Извините, Всеволод Александрович, — говорит Юрий. — До свидания.
У них не было никакого багажа, кроме чемоданчика, в каких спортсмены носят свое спортивное снаряжение.
В этом чемоданчике, переложенные марлей и бумагой, находились драгоценные флаконы с антилейкемическим препаратом.
Глава одиннадцатая
Задачу решить удастся!
— Ты думаешь, это ему понравится? — скептически спросил Юрий, глядя на огромный букет огненно-красных гладиолусов, который Зоя прижимала к груди. Лифт остановился. Они стояли на площадке, куда выходил коридор кафедры морфобиохимии.
— Представь себе, что ты на его месте, — Зоя лукаво улыбнулась. — Неужели тебе не понравилось бы, если бы я принесла тебе такой букет в знак признательности?
— Да, действительно.
— Эх ты, сухарь! По-моему, дарить друг другу цветы в будущем станет самой главной формой выражения своих чувств. Пошли!
Она решительно просунула свободную руку под локоть Юрия и подтолкнула его ко входу в коридор.
— ...И если хочешь знать, обязательно со значением, — продолжала она на ходу. — И самый густой красный цвет будет всегда означать самое горячее, самое сердечное чувство.
Она решительно постучала в дверь прямо под четырехугольником с надписью «П. А. Панфилов» и так же решительно распахнула ее, услышав негромкое «да».
— Вот это радость! — Панфилов поднялся из-за стола. Зоя кинулась к нему. Ее руки обвились вокруг шеи Панфилова. Она целовала его в щеку — выше бороды, потом в губы, потом опять в щеку. Гладиолусы сыпались из ее рук на стол и на пол. Потом она бросилась подбирать цветы — Юрий и Павел Александрович помогали ей. Наконец букет был собран.
— Это от всего сердца, Павел Александрович! — сказала Зоя. — От Галатеи, в которую вы вдохнули жизнь.
Панфилов взял букет, бережно положил на стол. Его лицо светилось такой радостью, что Юрий устыдился того скептицизма, с которым он отнесся к букету. Павел Александрович смотрел на Зою глазами ученого, переживающего самое радостное, что может выпасть на его долю, — победу над стихийной силой природы, одержанную его наукой. Он видел сейчас в Зое воплощение главной цели науки — нести радость людям, умножать их счастье. И красота девушки казалась ему, вероятно, торжеством науки, одержавшей победу над сопротивлением материи.
Они сели — Юрий и Зоя на маленький диванчик у стены, Панфилов в свое кресло.
— Какая радость! — снова повторил Панфилов. Улыбка все еще не сходила с его лица. — Должно быть, так себя чувствовал Пастер после исцеления своего первого пациента.
— Пастеру было легче, — Юрий усмехнулся. — У него был Транше, врач, который верил Пастеру и не боялся использовать его метод. А нам пришлось действовать на свой риск и страх.
— Зато у Павла Александровича была больная, которая поверила его сотрудникам и доверилась им, — возразила Зоя.
— Да, это было важным условием лечения, — сказал Панфилов. — Не менее важным, чем лечебная сыворотка. А теперь, я думаю, у нас появятся и свои Транше. Думаю, что полной очистки и определения химического состава ПЛФ мы добьемся в самое ближайшее время.
— И пошлем этот препарат на шестьдесят первую Лебедя? — живо спросила Зоя.
— Нет, в такой помощи обитатели планеты Ао не нуждаются. Мы бессильны оказать им какую-либо помощь, по крайней мере в ближайшее время.
— Почему же, Павел Александрович? — с огорчением спросила Зоя.