Зачем главам ранней церкви могло понадобиться выдумывать историю о распятии, если бы на самом деле его не было? Любой слушатель Евангелия, выросший в условиях греческой или иудейской культуры, сразу заподозрил бы в Распятом преступника, что бы там о Нем ни говорили. Зачем христианам могло понадобиться выдумывать эпизод, где Иисус в Гефсиманском саду спрашивает Бога, нельзя ли избавить Его от предстоящей миссии? Зачем было добавлять фрагмент, где Иисус на кресте взывает к Богу, спрашивая, зачем Тот Его оставил? Все эти подробности могли лишь показаться оскорбительными потенциальным новообращенным I века и вызвать у них глубокое замешательство. Они могли прийти к выводу, что Иисус был слаб духом и обманул ожидания своего Бога. Зачем понадобилось выдумывать, что первыми очевидцами воскресения стали женщины – в обществе, где женщины занимали столь низкое положение, что их показания даже не принимались во внимание на суде?[153] Гораздо логичнее было бы (с точки зрения того, кто выдумал эту историю) сделать свидетелями выхода Иисуса из гробницы мужчин, столпы общества. Объяснить все эти неувязки можно лишь одним правдоподобным способом: прийти к выводу, что именно так все и было на самом деле.
Кроме того, с какой стати постоянно изображать апостолов, будущих глав ранней церкви, мелочными и завистливыми, на редкость несообразительными и вдобавок трусливыми, активно или пассивно предавшими Того, кому они подчинялись? Ричард Бокэм выдвигает подобные аргументы по поводу отречения Петра, который клялся и божился, что не знает Иисуса (Мк 14:71). Зачем приверженцам ранней церкви понадобилось наделять своих самых выдающихся лидеров непростительными изъянами? Никто не стал бы выдумывать подобную историю, и хотя в ней говорится сущая правда, Бокэм рассудил, что никто, кроме самого Петра, не осмелился бы рассказать ее – значит, сам Петр был ее источником, согласившись, чтобы его историю записали ради последующего сохранения и распространения[154].
Многие евангельские пассажи могли показаться оскорбительными потенциальным новообращенным I века и вызвать у них глубокое замешательство. То, что они остались в священных текстах, свидетельствует, что их авторы не искажали события и факты, а передавали все, как им было известно
Многое проясняет и сравнение с «гностическими» Евангелиями. В Евангелии от Фомы и подобных ему документах изложена философия гностицизма, согласно которой материальный мир – мрачная обитель зла, откуда наш дух должно спасти тайное знание, или гнозис. Это объяснение прекрасно согласуется с мировоззрением греков и римлян, но разительно отличается от мировоззрения, принятого в иудейском мире I века, к которому относился Иисус[155]. Следовательно, вопреки «Коду да Винчи» и другим подобным источникам, перед властями древнего мира «заискивают» не канонические Евангелия, а гностические. Именно канонические Евангелия с их позитивными представлениями о сотворении материального мира и вниманием к бедным и угнетенным, выглядели оскорбительно для преобладающих в греко-римском мире взглядов. Канонические Евангелия не только дают нам гораздо более правдоподобное с исторической точки зрения представление о том, каким на самом деле был Иисус, но и смело бросают вызов читателям, придерживающимся традиционного греческого и римского мировоззрения.
Евангелия слишком подробны, чтобы быть выдумкой.
К. С. Льюис был признанным во всем мире литературным критиком. О чтении Евангелий он писал:
Всю свою жизнь я читал стихи, романы, мировоззренческую литературу, легенды и мифы. Я знаю, каковы они. И знаю, что среди них нет текстов, похожих на эти [Евангелия]. Расценить их можно лишь двумя способами: либо как репортаж… или же некий неизвестный [древний] автор… независимо от предшественников и последователей вдруг целиком предвосхитил технику современного романизированного, реалистического повествования…[156]