Разведбат

— После Нового года контрактники отказались ходить в разведку. Считали, что в операции под Дуба-Юртом их подставили командиры. — «Пока не проведут следствие, кто нас подставил — никуда не пойдём. Мы воевать ехали, а не быть пушечным мясом. Ты будешь моих детей кормить, если меня убьют? Да тебя самого скоро убьют!». Но приказ есть приказ: идти в разведку. Собрал срочников молодых из всей роты в одну группу. Уже пошли, контрактники бегут за нами: «Стой! Мы пойдём. Идите назад».

После Нового года многие офицеры стали видеть, что идёт мясорубка, бойня, в отпуск уезжали и не возвращались. После больших потерь мораль упала до нуля. Стали нам присылать в батальон командирами взводов всех, кого ни попадя: летчиков, танкистов, трактористов. И моя очередь в отпуск подходит, третьего февраля. На две недели. Подошёл ко мне лейтенант: «Я больше не могу…» — «Да я вижу». — «Можно я вместо тебя съезжу. Обещаю, что приеду». — «Слово дашь, что приедешь?» — «Даю». Он уехал и не вернулся. Из офицеров роты, которые ходили в разведку, остались я и Бернацкий. Капитан Гагарин больше не ходил в разведку, тем более что у него дочка родилась…

«Вы можете не ехать, но не ехать вы не можете…»

Александр Ступишин, старшина 1-й разведывательной роты, старший прапорщик:

— Получили приказ: сопровождать отряд спецназа в Аргунское ущелье. Ко мне пришли механы и спрашивают: «Старшина, можно мы не поедем? Нам на дембель скоро. Мы можем не ехать?»

Это было первый раз такое. Я был в шоке. А как задачу выполнять? — «Вы можете не ехать, — говорю, — но не ехать вы не можете». Я понял, что это был бзик, от усталости. Всем хотелось вернуться домой живыми, не хотелось рисковать в последние дни службы. — «Я вам гарантирую: поеду на первой «бэхе». — «Старшина, тогда вопросов нет». Приказ тогда выполнили без происшествий.

Помню, что ехал тогда по ущелью, и так пришлось головой по сторонам вертеть, что вся шея была до крови стерта.

«Но задачу батальон выполнил…»

Владимир Паков, зам. командира разведбата, майор:

— Да, настроение в батальоне из-за потерь было подавленное. Но, считаю, задачу батальон тогда выполнил. Разведчики установили наличие и расположение огневых точек, вооружения, что потом помогло в боях за Волчьи ворота. В этой операции бандиты в боевых действиях против нашего батальона потеряли до 80 человек убитыми. Наши потери, десять человек убитыми, тоже были очень тяжелыми.

В журнале боевых действий батальона записано, что раненых в тот день было 29 человек. На самом деле, по моим подсчётам, раненых было 42 человека. В штабе батальона учитывали только тех раненых, кто попал в госпиталь. С легкими ранениями в медбат не уходили, перевязывали их на месте. Многие легкораненые или контуженные отказывались уходить.

Салех Агаев, заместитель командира батальона по воспитательной работе, майор:

— Сильный стресс у всех нас был после 31 декабря. Я увидел, что батальон — не боеспособен. Было чувство опустошения, тяжесть на душе. Но чувства озлобленности после потерь у солдат не было.

Александр Соловьёв:

— Задача в Дуба-Юрте была выполнена, высоты заняли, боевиков выгнали, и с минимальными потерями. Против нас было 2,5 тысячи, а мы потеряли всего 10 бойцов. Но ни один погибший мальчишка не стоил жизни и сотни «духов».

Слава богу, что лейтенант Миронов приказал своим солдатам перед выходом на Дуба-Юрт одеть бронежилеты. Иначе все раненые были бы трупами.

Это был редкий случай, что надели бронежилеты — в горах их не одевали: боеприпасы и бронежилет — несовместимые вещи. Если бы не бронежилеты — в батальоне не памятник бы после войны стоял, а целая стела с именами погибших.

Многие из оставшихся в живых после того боя разведчиков пережили серьезные психологические травмы…

«Ты всю ночь воевал…»

Михаил Курочкин, гранатомётчик:

— Вернулся из армии, с братом «на грудь принял», и спать лёг. Утром тётка спрашивает: «Ты себя нормально чувствуешь?» — «Да, а что такое?» — «И ничего не помнишь? Мы же тебе «скорую» помощь ночью вызывали!» — «Это ещё зачем?» — «Ты всю ночь воевал. Кого-то на помощь звал, кричал, чтоб отползали. «Скорая» приехала — зрачки не реагируют, нашатырь в нос — не действует». Тётка врачу сказала, что я контуженный, в Чечне воевал. Врач: «Тогда это не по нашей части, вызывайте психбригаду». Приехала психбригада: «Буйный?» — «Нет, лежит спокойно, только орёт во сне». — «Ну, ничего страшного. Скажите, чтобы больше не пил». Укол мне сделали и уехали.

Я ничего не помню, что мне снилось. Трясли — не могли разбудить. Тётка рассказала: «Глаза открытые, а зрачки бешеные!». С тех пор вообще не пью. Только через два года узнал, что в ноге после того боя остались осколки. Пришёл 31-го декабря из боя — на ноге кровь, а чья — моя или чужая — не поинтересовался. Вытер кровь, и она засохла. Ничего вроде нет в ноге, не болело. А через два года стало болеть. Пошёл к врачу, сделали снимок, и два осколочка со спичечную головку вытащили, а два заросли, ничего страшного.