Разведбат

— Радиотелеграфистом в батальоне служила Марина Линёва, она держала со мной радиосвязь, когда уходил на задание, соединяла по моим запросам с артиллерией. Я стал замечать: я иду на задание, она — на дежурство. Замечал, что Марина неравнодушно смотрит на меня. Точно знал, если мне что-то было надо там, на задании, она бросала всё, трясла всех, готова была идти одна стрелять из автомата. В одной из операций у меня убило снайпера Мишу Зосименко — пытался группу прикрывать и погиб. Идти на задание без снайпера — нельзя. Марина подошла ко мне: «Я хорошо стреляю». Ещё до войны она стреляла лучше всех в роте. Надо бить очередями — она мишени кладет одиночными. Всего половину магазина боеприпасов израсходует, а все мишени сбила. Бойцам перед ней стыдно было плохо стрелять. Потом, после войны, Марина призналась, что она биатлонистка. В прыжках с парашютом её всегда первой бросают из самолёта. Перед тем, как попасть в батальон, она служила в роте спецназа ГРУ. Я её сам обучал рукопашному бою. Маленькая, а зубы выбить может.

Задание было плёвое, но без снайпера идти нельзя. — «Пойдёшь со мной?» — «Конечно!». Вижу, она собирается: экипировку раскладывает, нож выложила, боеприпасы укладывает, автомат, гранаты. — «Куда?» — «С вами пойду!» — «Зачем?» Я убираю автомат и гранаты в сторону: «Винтовку бери». Марина: «А винтовку чью брать, Сидорова? Я готова». Она рядом — я спокоен. — «Собирайся», говорю. Записал её в список.

Комбат построил группу, увидел в строю Марину, побагровел, взял меня за грудки: «Если с ней что-нибудь случится, ты себе это простишь?» — «Нет, товарищ полковник». — «И я себе не прощу. Линёва — кругом, бегом — марш!». Мы пошли группой, она догоняет, плачет. Я ей: «Кругом! Бегом!». И так было тошно…

За несколько дней до Нового года женщин, которые служили в батальоне, отправили домой.

«Сердце останавливается на всё это смотреть…»

— В пункт постоянной дислокации батальона в Нижнем Новгороде пришла телеграмма, что большие потери, в том числе и я среди тяжелораненых. Она села за телефон и трое суток искала меня в разных госпиталях страны. — «Есть такой? Нет?». Трое суток по межгороду звонила. Везде в госпиталях было битком набито ранеными, как брикетами прессованными — танкисты, пехотинцы. Главное — спасти, погрузить, вывезти. Нашла меня в Самаре. Слышу, как бабуся-санитарка говорит: «К вам сестра приехала!». — «У меня нет сестры» — «К вам сестра приехала, родная». Уговорила она бабусю, провела, переодела её в медсестру, а я не пойму — какая ещё сестра! Слышу голос знакомый: «Саша это я». — «Кто?» — «Это я, Марина». Сказала, что попросила отпуск.

Марина кормила меня, шприцем через нос, горшки выносила. Я у неё радио попросил, а то рёв в ушах, темнота, тишина, страшно — нет раздражителей. Санитарку попросишь: «Поговори со мной…» — «Некогда!». Марина стала мне про Самару рассказывать, я раньше и не слышал ничего про этот город. Приходила она по ночам, тайком от врачей. Потом её отругали, она пришла к главному врачу по реанимации, он ей говорит: «Присядьте. Чаю попейте. Вы знаете, что ему руку отрезали? Ноги изранены все, он ничего не видит. Выдержите? Кричать и плакать здесь нельзя, у нас и умирают иногда».

Марину хотели оформить в госпитале на полставки медсестрой, но она отказалась, так помогала. Она помогала, конечно, не только мне, но и другим раненым — там нами битком всё было забито — кровь, вонь, стоны. Приходили бабуськи из города помогать медсестрам, но больше недели не выдерживали: «Не могу на всё это смотреть, на эти кишки. Сердце сдаёт, останавливается…».

Для меня тогда времени не существовало. Наконец, подремонтировали ноги. Перевели в другую палату. Слева — татарин, без ног, мальчишка, тоже разведчик, справа — чеченец, чистокровный, породистый. Без ног. Когда он сказал, что чеченец, хотя и воевал на нашей стороне, первой мыслью было — как бы ночью дотянуться до его кадыка… Рассказал он, что в первую войну воевал против нас, снайпер, гранатомётчик. Рассказал про свою жизнь, и я его понял, зла не держал. Жили в палате дружно.

Однажды Марина пришла: «Девчата просят свозить тебя к майору в первую палату». — «А что такое?» — «Жить не хочет, в окно вылазил, два раза ловили за штаны». А у него — только пятку оторвало. Моё тело загрузили, полулёжа, в каталку. Познакомили с этим майором. Я ему как рубанул: «Это тебе тут хуже всех? Ты на меня посмотри!». У меня осколки из лица торчали, под кожей, через день из меня металл ковыряли, гной из ног сочился. — «Это тебе что ли плохо живется?» — «У меня такие планы были…» — «Дети есть?» — «Двое, мальчик и девочка». — «Жена не бросила?» — «Нет, не бросила…» — «Ты посмотри на меня: я ещё встану, буду жить, и улыбаться, а ты — всего-то пятку потерял, и уже в окно лезешь! Посмотри на других пацанов — без ног вообще». Майор дурить перестал…