Разведчики (илл. В. Арцеулов)

— А что, если бы ваши машинисты, Иван Петрович, взяли бы на себя обязательство перевезти в полтора-два раза больше грузов, чем они возят сейчас? — спросил он, пытливо вглядываясь в серые глаза Мельникова.

Пока секретарь партийного комитета раздумывал, Булавин добавил:

— Это сейчас очень важно для фронта, Иван Петрович.

— Понимаю, Евгений Андреевич, — задумчиво ответил Мельников. — Сейчас все мысли у нас только о фронте. А что касается предложения вашего, то с народом нужно об этом потолковать. И, пожалуй, не с одними только машинистами. Постараюсь к завтрашнему дню поговорить кое с кем.

…В тот же день вечером Булавин зашел к Доронину на квартиру. Сергея дома не оказалось.

— Где бы мне разыскать его, Елена Николаевна? — спросил он мать Доронина.

— Не сказал он мне ничего, — ответила Елена Николаевна и добавила, улыбаясь: — Думается мне, однако, что у Рощиных.

«Это даже, пожалуй, к лучшему, — решил Булавин дорогой, направляясь к дому Рощиных. — Не мешает и с Петром Петровичем посоветоваться. Да ведь и дочка его, Анна Петровна, — лучший диспетчер на участке. Может быть, и она что-нибудь подскажет…»

Двери Булавину открыл сам Петр Петрович.

Указывая дорогу, он проводил Булавина в просторную комнату, в которой за большим столом, склонившись над какими-то чертежами, сидели Сергей и Анна. Они были настолько увлечены своим занятием, что даже не заметили прихода Булавина.

— Добрый вечер, друзья! — громко произнес Евгений Андреевич, переступая порог комнаты.

— А, Евгений Андреевич! — удивленно воскликнул Сергей, подымаясь из-за стола.

Встала и Анна.

— Здравствуйте, Анна Петровна! — Булавин протянул ей руку и спросил, кивнув на стол: — Что это вы бумаги столько извели? Какие стратегические планы решаете?

— Наши транспортные оперативные задачи обсуждаем, товарищ майор, — ответила Анна. — Да вам это вряд ли интересно.

— Почему же? — улыбаясь, спросил Булавин. — Меня как раз именно это и интересует. Любопытно послушать ваши замыслы.

Сергей с Анной смущенно переглянулись.

— Решили мы, понимаете ли, график движения поездов пересмотреть, — сказал наконец Сергей. — Уплотнить его немного. Вот прикинули пока приблизительно, и то получается большое сокращение во времени на каждом рейсе. Правда, Аня?

Анна утвердительно кивнула головой и заметила:

— Мне думается, что если собраться диспетчерам и машинистам и обсудить сообща такой уплотненный график, можно было бы почти вдвое увеличить оборот паровозов и, следовательно, вдвое больше перевезти грузов.

— А если к тому же водить тяжеловесные поезда, — добавил Сергей, — можно перевезти грузов еще больше. Сейчас, когда такая нужда в паровозах, мы вполне могли бы обеспечить теперешний грузопоток половиной нашего паровозного парка, а остальные локомотивы можно было бы отправить туда, где в них большая потребность.

До поздней ночи просидел Евгений Андреевич с Сергеем, Анной и Петром Петровичем, обсуждая возможности увеличения перевозки военных грузов, а когда возвращался домой, на душе у него было легко не только потому, что он нашел наконец решение трудной задачи, но и потому еще, что решение это подсказал ему сам народ, труд и жизнь которого он призван был оберегать.

В эту ночь Евгений Андреевич долго не ложился спать. Он включил радиоприемник и настроил на волну одной из московских станций. Сильные аккорды рояля наполнили комнату. Они звучали властно, настойчиво, полные несокрушимой воли. Их тотчас же подхватывала могучая волна звуков оркестра. Сначала Евгению Андреевичу казалось, будто оркестр лишь повторяет мелодию вслед за роялем, но, прислушавшись, он ясно почувствовал, что музыкальная тема звучит в оркестре ярче, красочнее, выразительнее. Оркестр не только поддерживал четкий, мужественный голос рояля — он придавал ему величие, сливаясь с ним в мощный, торжественный гимн.

«Как хорошо! — взволнованно подумал Евгений Андреевич. — Чайковский, наверное…»

Чем больше прислушивался он к звукам симфонии, тем полнее сливались они с его собственными чувствами и мыслями. Даже когда утихло все и диктор объявил перерыв, взволнованный Евгений Андреевич долго еще продолжал ходить по комнате.

Он думал о том, как трудно было бы ему работать без народа, без его чуткости, без его зоркости. Как близорук и беспомощен был бы он со своим маленьким штатом, как много труда и времени пришлось бы тратить на все, как много совершать ошибок, мучительно искать ответов на сложные вопросы! И как одиноки, в сущности, контрразведки всех буржуазных государств, несмотря на свой многочисленный и хорошо вышколенный аппарат. Где черпать им силы в борьбе, если они окружены чужой им и даже зачастую враждебной стеной своего же народа?

Усевшись за стол, Булавин расстегнул воротник кителя, достал бумагу и торопливо стал писать жене. И хотя нельзя было рассказать ей всего, что он делал и собирался сделать, она должна была понять все-таки по тону его письма, что он очень доволен чем-то и что ему, наверное, удалось найти решение какой-то очень трудной и очень важной задачи.

Письмо Глафиры Добряковой