Разведчики всегда впереди

Откровенно говоря, я сам чувствовал себя не в своей тарелке. Как-то не укладывалось в голове, что перед нами нет больше врага. Только серое, неприветливое море тянулось до самого горизонта. Казалось бы, нужно радоваться, ликовать. Но душевный покой не приходил. И все потому, что война еще продолжалась.

Нам уже было известно, что перед рассветом 16 апреля началось наступление 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Украинского фронтов в направлении на Берлин. Мы знали, что там сосредоточены колоссальные силы. Но знали мы и другое: фашисты будут отчаянно сопротивляться на каждом рубеже. Утопающий, как говорится, цепляется за соломинку. А в том, что третий рейх тонул, никаких сомнений не было. Почему же нас не перебрасывают туда, где развивается наступление?

Здравый смысл подсказывал, что сделать это просто невозможно. Плотность наших войск и без того предельно велика. Но мысль о том, что сравнительно недалеко идут ожесточенные бои, а мы отсиживаемся здесь, не давала покоя.

Так прошло несколько дней. Наконец поступило распоряжение из штаба фронта: в частях и подразделениях организовать занятия. И, как ни странно, люди сразу же приободрились. За годы войны они отвыкли от спокойной жизни. Теперь снова появилась какая-то цель.

А вскоре поступил новый приказ. Войска 39-й армии выводились в резерв Верховного Главнокомандования. Им предлагалось сосредоточиться в районе города Инстербург. Там и застала нас весть о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии.

Не знаю, можно ли словами выразить наши чувства. Было время, когда мы радовались освобождению Духовщины, Витебска, других городов, встретившихся на фронтовых дорогах. Да и не только тех, которые брали в боях мы. Мы ликовали по поводу освобождения Киева, Одессы, Львова, Варшавы, Будапешта, Вены, Берлина, множества других городов и населенных пунктов. И вот 9 мая 1945 года мне показалось, что от каждой нашей прежней радости мы оставляли частичку до последнего дня войны. Эти частички накапливались. И вдруг необъятная радость, копившаяся в душе каждого все эти долгие и трудные месяцы, разом выплеснулась наружу, когда мы услышали по радио знакомый голос диктора. Это было подобно взрыву!

Солдаты и офицеры палили в воздух из автоматов и пистолетов. В ход пошли ракетницы и сигнальные ракеты. Грохот стоял такой, что могло показаться, будто небо рушится на землю. Люди, раньше не видавшие друг друга в глаза, обнимались и целовались. То здесь, то там слышались песни. На улицах и площадях, во дворах помещичьих усадеб отбивали лихую дробь солдатские сапоги. Плясуны без устали сменяли один другого. В круг выходили и те, кто шел сюда от Москвы и Сталинграда, и те, кто прибыл на фронт месяц назад. И наверное, миллионы, десятки миллионов раз повторялось одно и то же заветное слово: «Победа! Победа!! Победа!!!»

А спустя еще день части и соединения 39-й армии начали грузиться в железнодорожные эшелоны. Офицеры штаба армии, в том числе и разведывательного отдела, наблюдали за погрузкой. Осторожно вползали на открытые платформы танки и самоходки. Урча двигателями, дожидались своей очереди грузовые автомашины. В крытые товарные вагоны перетаскивали ящики со снарядами и патронами, минами и гранатами.

В различных концах погрузочной площадки слышались звуки гармошек, баянов, аккордеонов. Увидев пожилого солдата, перебиравшего клавиши, я подошел к нему.

— Трофейный осваиваете? — спросил я.

Солдат вскочил, засмущался. Потом все же ответил: — Никак нет. Наш, отечественный. Дружка моего… — Он, значит, грузит, а вы развлекаетесь? — нахмурился было я. Но тут же понял, что допустил ошибку. Опустились плечи у солдата, потух взгляд.

— Зачем же вы так, товарищ полковник… Не дожил мой земляк до победы. Под Тильзитом осколок его настиг. На моих руках помер. А перед тем наказал сохранить баян. Его волю выполняю. Что до погрузки, так ребята сами попросили. Играй, мол, Василий, под музыку работа сподручней идет. Так что зря вы, товарищ полковник, плохо подумали.

Горько было у меня на душе. Вот так, ни за что ни про что, обидел человека. Желая как-то загладить неловкость, я положил ему руку на плечо:

— Не горюй, солдат! Многие не дожили до этого дня. И это значит, что на нас, живых, ответственность за будущее ложится. Представляешь, сколько строить, восстанавливать нужно?

— Это точно, — повеселел он. — Руки по мирной работе соскучились. Уж скорей бы… Куда нас сейчас направляют, если не секрет? Ребята наши всякое говорят.

— Чего не знаю, того не знаю. Но желаю тебе счастливой дороги.

— И вам того же!

Он хотел, как видно, сказать еще что-то, но в этот момент ко мне подбежал посыльный из штаба:

— Вас генерал Симиновский немедленно требует!

Через несколько минут я был в кабинете начальника штаба армии. Он окинул меня приветливым, но в то же время каким-то загадочным взглядом:

— Как самочувствие, Максим Афанасьевич? Как настроение и мобилизационная готовность?

Последнее, разумеется, было шуткой. Я ответил, что во всех отношениях дела обстоят благополучно.

— Тогда готовьтесь в путь.