Разведенные мосты

Был у нас автомобиль. Я не хотел ездить на нём по городу, а дачи у нас нет, — она есть, но под Москвой. Словом, машина не нужна, и она продала её. В освободившийся гараж завезла большую часть тиража «Насти». Много пачек оставила и в издательстве. Пусть директор дарит её писателям, поэтам, а если сможет — и продаёт.

Не знаю, как другие авторы, но я всегда тяжело переживал трудную судьбу своей рукописи. До переезда в Ленинград, а если сказать другими словами — при советской власти, мне удалось издать три романа и пять или шесть повестей, — это кроме рассказов, которые печатались в газетах и журналах. Повести оставались незамеченными, а романы все подверглись остракизму. Скажу откровенно, за какие такие «доблести» меня замечали большие газеты. Слово «доблести» я хотя и заключаю в кавычки, но книга, которую громила «большая дубинка», то есть столичные газеты, должна была обязательно содержать в себе какой-то горючий, взрывоопасный материал, — только в этом случае она могла обеспокоить китов отечественной журналистики в наше советское время, когда я и формировался как писатель. И поскольку в русском обществе ещё с царских времён стойко бытовало мнение: трясут только ту яблоню, на которой есть плоды, то критика отрицательная больше привлекала читателя, чем похвала. В литературной среде из уст в уста передавался рассказ о поэте, который никак не мог завоевать симпатии читателя, и в издательствах его стихи печатали с неохотой, а если и напечатают, то тоненькой книжечкой и мизерным тиражом. Но однажды, в пору «охоты за ведьмами», когда всякий критический наскок газеты мог повлечь за собой и арест, главнейшая газета страны напечатала об этом поэте большую статью «Враг среди нас». Вася — так звали поэта — прочитал эту статью, побросал в сумку бельишко, продукты и, ничего не сказав жене, поехал на вокзал. Уехал он далеко в Сибирь, устроился помощником к леснику и тихонько, как мышь, прожил в лесу лет пять. А потом вернулся в Москву и вечером пошёл в Дом литераторов. И как только он вошел в него, к нему кинулись бывшие друзья, собутыльники:

— Вася! Где ты пропадал?.. Тут все ищут твои книги, заучивают наизусть стихи, а ты — пропал.

— Да почему ищут?.. Почему заучивают? Раньше-то, вроде, и не интересовались.

— Раньше? Когда это было — раньше? А как вышла о тебе статья, так и начали искать книги.

Вася похолодел. Упавшим голосом спросил:

— Какая статья?.. О чём она?..

— Ах, ты, садовая голова! Какая да о чём?.. Кто теперь помнит, что в ней писали, важно, что ты стал знаменитым. Можно сказать, проснулся, а у изголовья — слава. Каждому бы Бог послал такую судьбу!..

И в самом деле: Вася стал знаменитым. Каждый ему кланялся, тянул руку, а в издательствах охотно печатали его книги. Слава — дама капризная, и никто не знает, как завоевать её расположение. Она может и нечаянно лизнуть тебя, а чаще всего проходит мимо и даже мельком не взглянет в твою сторону.

Что же до меня, то я после критических статей в свой адрес в сибирскую тайгу не убегал и каждый укол хотя и болезненно, но перемогал. Жил, как и все живут, и всегда помнил одну непреложную мудрость: выше своей головы не прыгнешь. И, слава Богу, никогда не горел желанием забраться на какие-то высоты. А если судьба и совала меня иногда в кружок избранных, я там не испытывал особых радостей. Но вот чего не сумел одолеть в своей жизни, так это равнодушного отношения к судьбе своих рукописей. Книги — наши дети, а о детях в народе говорят: малые детки — малые бедки, большие детки — большие бедки. Удивительно, как точно отражается в этой пословице взаимоотношение родителей и детей и так же точно выражены отношения литератора и его трудов.

Но я, конечно, был бы не до конца честен в отношениях с читателем этой моей воспоминательной книги, если бы не объяснил ему причины таких трудных первых шагов моего романа о войне. В этой главе я уже кое-что сказал об этом, а в других местах постараюсь рассказать подробнее.

Судьба «Насти» омрачила все стороны только что начавшейся моей жизни в Ленинграде. Мне и теперь кажется, что если бы такое случилось в Москве, я бы легче пережил эту неудачу; там и моя Надежда уж притерпелась к подобным ударам судьбы, и приятелей было много, кто-то бы нашёл слова утешения, но здесь я был один, или почти один — некому было душу выплакать, да и, признаться, не хотелось. Дважды или трижды сказал жене:

— Оставь хлопоты. С книгами это бывает. Ну, постигла неудача, так и что же? Не впадать же нам в истерику.

— Ну, уж дудки, чтобы я отступилась и оставила «Настю» лежать в гараже да там у них в издательстве. Наконец, какая неудача? Книгу раскупили, едва она появилась на прилавках. Да я обойду все магазины и потребую объяснений. Я найду людей, которые на Невском будут продавать книги. Продают же там газеты и патриотические журналы. Наконец, сама пойду к метро «Пионерской» и буду стоять с книгами.