Разведенные мосты

Как я уже рассказал в «Последнем Иване», неожиданно и дерзко вышибли из кресла нашего главного редактора Андрея Дмитриевича Блинова. По заведённой у нас с ним привычке я после работы по пути к себе на дачу заезжал к нему в Абрамцево и, как правило, заставал его в домашнем тире. Он сидел в плетёном кресле, а перед ним на столике лежала коробочка с патронами для мелкокалиберного пистолета, он неспешно доставал заряды и целился в круг, отстоявший от него метров на двадцать пять. Целился долго, старался попасть в десятку. Я подходил к нему, говорил:

— Готовитесь к войне? Или на дуэль кого хотите вызвать?

Андрей Дмитриевич пожимал мне руку и предлагал сесть в кресло с ним рядом. Обыкновенно он ничего не отвечал, а устремлял взгляд в тёмную чащобу леса, думал.

Я продолжал:

— Неужели опять нам придётся воевать?

Андрей Дмитриевич отвечал:

— Полагаю, нет, не придётся; для войны нужна мобилизация народа, нужен клич лидера: «Родина в опасности! Всё для фронта, всё для победы!» А у нас нет лидера. У нас и на самом верху диссиденты сидят».

И, с минуту помолчав, заключал:

— Воевать никто не будет. Не с кем воевать. Врага-то наш народ не видит. Он, враг, в Кремле и на Старой площади сидит. Оттуда будут подаваться директивы, а зевакам останется наблюдать, как у нас всё рушится и уничтожается. Мы, фронтовики, тоже будем в толпе зевак. Так-то, Иван. Другого пути и нам с тобой не дано.

Блинов вскидывал на прицел пистолет и ещё добавлял:

— Впрочем, ты-то, может, ещё и повоюешь, а я-то уж нет, время моё уходит.

Ему было шестьдесят пять, а мне подбиралось к пятидесяти. На фронте мы оба были комбатами; он — командир мотострелкового батальона, а меня в девятнадцать лет назначили командовать артиллерийской батареей. Андрей Дмитриевич и после войны прошёл большую школу жизни, в сравнительно молодые годы работал главным редактором областной газеты «Кировская правда», потом во время сталинских чисток, когда газеты, журналы, издательства пытались вычистить от евреев, его вызвали в Москву и он стал членом редколлегии «Литературной газеты», а потом ответственным секретарём самой многотиражной газеты «Труд» — она выпускалась двенадцатимиллионным тиражом в то время, когда «Правда» имела тираж пять миллионов, а «Известия» — семь. Одновременно он писал книги и был известным писателем; очевидно, потому его вскоре назначили главным редактором «Профиздата». Ну, а потом уж он занял и более высокий пост — стал главным редактором издательства «Современник».

«Современник» — давняя мечта российских писателей, тех, кто жил на периферии. Много лет хлопотали о нём литературные генералы и рядовые писатели. Наконец звёздный генсек Леонид Ильич Брежнев согласился, и издательство открылось. Оно было очень большим, в нём печаталось триста пятьдесят книг в год; каждый день — книга. И непременно новая, только что написанная, и что очень важно — художественная. Пять полиграфических фабрик и комбинатов придавалось этому издательству. Такого книгоиздательского монстра не было в мире.

Андрей Дмитриевич более, чем кто-либо, подходил на роль главного редактора. Он был писателем, имел большой опыт журналистской работы, знал издательское дело. Я в то время работал в Государственном комитете по печати и был заместителем главного редактора всех издательств России, но министерская работа мне была не по нутру, и я был рад принять предложение Блинова стать его первым заместителем. И всё бы хорошо, но у нас обоих обнаружился один серьёзный недостаток: мы оба с ним русские — и по рождению, и по убеждениям. «Чёрненькие русские» скоро уговорили самого большого своего «пахана», — Брежнев был тоже из них, — и он согласно кивнул головой: «Убирайте». Я автоматически занял место Блинова, и на то быстро последовал приказ министра Николая Васильевича Свиридова, — он, кстати сказать, тоже был из сталинского призыва, то есть русский, но я знал: должность, к которой он меня допустил, утверждалась на самом верху. А там действовал принцип, заведённый серым кардиналом Сусловым. У него была своя система назначения лиц на подобные посты. Я уже однажды занимал должность, подпадавшую под его руку: был экономическим обозревателем «Известий», и, когда меня утверждали, кто-то из евреев мне шепнул: утвердят! Ты входишь в число восемнадцать. Я спросил, что означает это число? И еврей, желая показать свою осведомлённость, сказал: восемнадцать процентов вам, русским, а все остальные — наши. И, торжествующе улыбаясь, добавил: да, ваши восемнадцать процентов. Пока ещё восемнадцать.

Знал я также и то, что на момент назначения меня главным редактором русское число сжалось, как шагреневая кожа. Но вот до какой цифры сжалось, я не знал.

Блинову сказал:

— Мы знали, зачем тебя вызвали в ЦК: есть у меня там свой человек, он позвонил. Доложил, что собрались вы в кабинете секретаря ЦК по идеологии Зимянина.

— Да, это так, собрали нас у Зимянина. Сначала пытались решить дело миром; предлагали мне самому подать в отставку. Дескать, ты старый, инвалид войны, у тебя давление… — уступи пост молодому.

Я спросил:

— А кто этот молодой?