Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

При освобождении мне была вручена справка АХ № 070807 от 5 октября 1955 г. В справке говорилось, что я освобожден в соответствии с упомянутым выше Указом (пункт 6) со снятием судимости и поражения в правах. Больше того, в справке указано, что я следую к месту жительства в город Ленинград и мне выдан билет до ст. Москва и деньги на питание в пути – пятнадцать руб. 15 коп.

Справка «Об амнистии» со снятием судимости и поражения в правах. 5 октября 1955 года

К великому сожалению, нам ничего не было известно в части того, распространяется ли этот Указ и на Роберта Шютца. Он меня провожал. Паше расставание было очень тяжелым, так как он был единственным поистине моим настоящим другом в лагере. Я очень переживал за то, что он остается, и пообещал в Москве встретиться с его женой Женей, чтобы уведомить ее о происходящем.

Итак, я уже в плацкартном вагоне в поезде «Воркута–Москва». Со мной почти не было вещей. Я на свободе, скоро увижу мою мать!

В Ленинград из Воркуты я добирался через Москву. В столице мне очень хотелось встретиться с моими родственниками, которых я не видел долгие годы. Встреча с близкими была очень трогательной. Они все время расспрашивали меня о моей жизни в лагере и почему-то постоянно плакали. А я наслаждался тем, что впервые за многие годы могу помыться в обыкновенной ванне. Мне это казалось вершиной блаженства. Неловко признаваться, но но прошествии многих лет именно то мытье в обычной московской ванне запомнилось больше всего. Даже встреча с родными и очень любимыми мною людьми теперь в памяти сохранилась не так отчетливо, как то, казалось бы, совсем обычное действо.

Очень трудно пересказать все то, что творилось в моей душе, когда, наконец, я приехал в Ленинград и встретился со своей дорогой мамой. Ей уже исполнилось 75 лет, по мне, сорокадвухлетнему человеку, она по-прежнему казалась молодой и красивой. А себя я время от времени ощущал почти ребенком, словно не было за моими плечами войны в Испании, долгих лет разведывательной работы за рубежом и кошмара бельгийских, французских, немецких и «родных» советских застенков. В то время мама была очень больна, но я всячески старался ее беречь, не огорчать. Не знаю, насколько хорошо это у меня получалось, но я очень и очень старался.

В Ленинграде мне несказанно повезло с работой. Мой бывший товарищ по заключению – Ефимов – работал главным инженером на заводе бумагоделательного машиностроения. В свое время он был осужден по так называемому «Попковскому» делу. Так получилось, что несколько лет назад в лагере в Воркуте я, по существу, спас ему жизнь. Дело для той обстановки в общем то обычное, но Ефимов помнил добро. Преодолев многие формальности, он сумел устроить меня в НИИ при этом предприятии, где меня приняли на должность инженера отдела технико-экономических исследований и научно-технической информации. В то же время я трудился по совместительству во Всесоюзном институте научной и технической информации. Поскольку я вполне прилично владел французским, английским, немецким и испанским языками, мне поручалось изучать многочисленные специализированные зарубежные издания, делая потом краткие обзоры их содержания для журнала «Машиностроение». Работа мне казалась очень интересной. Хотя машиностроительная тематика не была близка мне, разобрался я в ней довольно быстро. Читая иностранные книги и статьи, я словно окунался в свое прошлое и продолжал жить им. Мне не с кем было поделиться моими воспоминаниями и переживаниями. О моей работе разведчика никто из окружающих людей не знал. Поэтому единственными моими «друзьями», с которыми я мог «поделиться» воспоминаниями и не утихающей болью, были те зарубежные издания.

Сотрудники моего НИИ удивлялись моей квалификации. Но не мог же я рассказать им, что она не результат моей добросовестной учебы в каком-нибудь ин.язе, а следствие огромной практики, о специфике которой лучше было молчать.

Несмотря на мой общительный характер, я не мог позволить себе общаться с довоенными друзьями и знакомыми, потому что неминуемо у них появились бы вопросы, на которые я не имел права, да и желания тоже, давать ответы.

С женщинами я тоже близких отношений не поддерживал. В те годы в нашей стране и в Ленинграде тоже мужчин было гораздо меньше, чем женщин. Война и до той поры давала о себе знать: сказывались последствия гибели миллионов молодых мужчин. Поэтому женщины, конечно, обращали на меня внимание. Но я их сторонился. Это была не столько «профессиональная» привычка, сколько непонятный мне самому почти что страх от такого общения. Да и память о Маргарет продолжала жить в моем сердце. Мама и другие родственники мягко и тактично советовали мне жениться, но я под разными предлогами уходил от разговоров с ними на эту тему. Порой даже казалось, что я никогда никого из женщин не полюблю. Но, как выяснилось потом, я ошибался.