Разведка — это пожизненно

И далее — эпитеты в высшей и наивысшей степени, и наконец, умолк на самой высокой ноте… И тишина… Мёртвая тишина секунд 30, а то и 40. Сталин не спеша поднял голову, посмотрел в сторону трибуны и, поняв, что доклад окончен, спокойно снял очки, положил их на стол, встал и хлопнул в ладоши… Что тут началось! Зал стоя минут 20 бил в ладоши и скандировал: «Ура! Великому вождю! Ура!» Я также бил в ладоши вместе с моими соседями-англичанами, которые ничуть от меня не отставали. Назовите это теперь массовым психозом. Но это было действительно всеобщее ликование. От Вождя как бы исходило гипнотическое воздействие. Все без исключения смотрели только на НЕГО, и овация продолжалась бы ещё сколько угодно, но ОН приподнял руку и стал усаживаться, и только тогда буря эмоций стала стихать. Дальше всё было по намеченной программе. ОН перешёл в директорскую ложу, начался фантастический концерт: великие певцы Козловский, Лемешев, Михайлов, самые известные скрипачи, выступления балетных звёзд, народные ансамбли плавно сменяли друг друга. Но мы не забывали нашего главного задания на этом вечере, и ничто не могло усыпить нашей бдительности, ведь ОН был ещё в зале, хотя уже в директорской ложе, но на виду.

Вскоре случилось огромное историческое событие. 5 марта Сталин умер.

Меры по обеспечению порядка и безопасности были приняты исключительные. И вновь на обеспечение безопасности было брошено наряду с другими службами и Первое главное управление. Вновь мы были отданы в распоряжение Главного управления охраны. Гроб с телом вождя был выставлен в Колонном зале Дома Союзов. Огромные толпы людей устремились к Дому Союзов со всей Москвы, из пригородов и других городов, со всей страны. Где-то на дальних подступах, в районе Пушкинской площади, произошли давки. Подступы к Дому Союзов были оцеплены тройным кольцом солдат и перекрыты тяжёлыми грузовиками. Траур был воистину всенародным, и многие были просто в трансе. Нас, из разведки, по три человека со специальными провожатыми из Управления охраны проводили через линии оцепления, мы пролезали через кабины грузовиков, и нас включали в очередь, непрерывно проходящую у гроба.

Похороны были 9 марта. Наша роль была ещё весьма необычной для офицеров разведки. Вся Красная площадь в длину была разделена пополам цепью (плечом к плечу) из молодых офицеров Первого и Второго главков. Перед нами — мавзолей, кремлёвские трибуны и довольно широкое пустое пространство. Сразу за нами — восемь рядов солдат из спецвойск с оружием, а уже позади них — колонны представителей трудящихся Москвы.

Я стоял прямо напротив мавзолея, и вся картина похорон проходила на моих глазах. День был ясный и холодный — 12 градусов мороза. Все участники похорон были уже на трибунах, когда на площади появился лафет с саркофагом покойного. На трибуне мавзолея появились все члены Политбюро, маршалы, военноначальники и руководители социалистических стран. Начался митинг. Выступили все, кто мог стать новым вождём СССР: Хрущёв, Молотов, Маленков, Берия. Спустя некоторое время Хрущёв получил всю полноту власти в стране, заняв пост Генерального секретаря партии, а трое других вскоре сошли с политической арены. Руководители партии на руках поднесли гроб к мавзолею Ленина. На фасаде мавзолея уже появилась надпись «Сталин». Всё руководство и приглашённые из социалистических стран потянулись живым ручьём, чтобы пройти мимо установленного у мавзолея гроба. Многие плакали. Нас из оцепления отпустили только после ухода руководства в Кремль. Так я стал очевидцем и открытия новой страницы в истории страны.

Глава третья. В Первом Главном

Ещё в первый год моей работы в аппарате разведки во французском подразделении произошло событие, повлиявшее на перипетии моей судьбы в разведке. Я сидел в комнате с другом, молодым товарищем Соколовым, который работал в отделе уже года три. Он вёл все дела по контрразведывательной линии во Франции. У него был большой сейф, точнее металлический шкаф, полный папками с делами. Формуляры на агентуру, рабочие дела агентов, дела на различные объекты спецслужб в стране, наблюдательные дела по различным враждебным организациям (эмигранты, троцкисты и т. д.) и, наконец, дела по советской колонии. Всего более сотни томов — полный шкаф. В это время у меня ещё особого задания не было, и я с интересом следил, как Соколов только по памяти давал справки на запросы архива («проверки») о различных лицах, поставленных на учёт по всем своим делам. Он писал ответы сам или диктовал мне, не заглядывая в сейф. Ответ был ясен: «кто, где, когда» или «проходит другое лицо, совпадение случайно». Он помнил тысячи имён и для убедительности предлагал мне иногда проверить его ответ, найдя имя в одном из дел. Ошибок не было. Вердикт был ясным и окончательным. Ответ шёл в архив за его подписью.

В тот день меня вызвал заместитель начальника отдела. Он будничным тоном сказал, чтобы я «принял дела» у Соколова. На мой вопрос: «Какие дела?» — ответ был простым: «Все! Завтра доложишь, что приказ выполнен».