Разведка: лица и личности

В ответ на мои обычные в таких случаях вопросы я получал нестандартные ответы: «Я не намерен выполнять распоряжения, которые мне даются тоном военной команды… Я не хочу, чтобы мне постоянно напоминали, что я старший лейтенант… Мне это неприятно… А главное (тут собеседник перешел как бы на доверительный тон), я не могу выполнять приказания человека, который стоит значительно ниже меня по уровню интеллектуального развития!..»

Да, было от чего почесать затылок.

Я попробовал вразумить воспитуемого, разъясняя принципы взаимоотношений в военной организации, посоветовал ему умерить личные амбиции, объяснял, что его резидент — деликатный и вежливый человек, фронтовик, действительно строгий, но справедливый начальник, обладающий к тому же необходимым оперативным опытом и знаниями.

Разговор не получался, и тогда я прибег к последнему аргументу по части служебной и воинской дисциплины:

— Ну хорошо, — спросил я, — а если вдруг возникнет кризисная ситуация и вам как военнослужащему прикажут взять оружие и использовать его по назначению?

Это предположение вообще возмутило моего собеседника, и он, не размышляя, отрезал:

— Оружия я никогда, ни при каких обстоятельствах в руки не возьму! Вы меня не за того принимаете!

Короче говоря, этот диалог глухонемых позволил мне с полного одобрения самого возмутителя спокойствия поставить вопрос об освобождении его от непосильных тягот разведывательной службы.

Разведка, таким образом, избавилась от человека, который попал к нам явно не по своей воле, а наше творческое общество обрело способного журналиста, ставшего через несколько лет руководителем одного, некогда популярного журнала. Но и сам несостоявшийся разведчик теперь может сказать:

— А ведь и я когда-то был Штирлицем!

Иногда Шелепин демонстрировал интерес к мнению рядовых сотрудников. Именно демонстрировал, а не действительно интересовался. Это был как бы стереотип поведения, элемент показной демократии. Так, однажды, когда после обсуждения у председателя КГБ очередного вопроса по Африке я попросил разрешения покинуть его кабинет и, получив таковое, уже направился к двери, как вдруг Шелепин остановил меня словами:

— Извините, товарищ Кирпиченко, я забыл спросить ваше личное мнение по данной проблеме!

Помню, мне было очень приятно, что моим мнением поинтересовался «лично» председатель КГБ.

Второй известный мне случай, когда Шелепин поинтересовался личным мнением оперативного сотрудника, носил вообще сенсационный характер.

Во время доклада одного из руководителей разведки председателю последний вдруг совершенно неожиданно задал ему вопрос, что он думает о развитии обстановки в Сомали. Докладчик не смог ответить и попросил некоторое время на изучение вопроса, но Шелепин проявил нетерпение и заявил, что ему надо знать мнение разведки немедленно. И тут же велел своему помощнику разыскать номер телефона разведчика, который непосредственно занимается этим государством.

Манера вести разговор напористо, бескомпромиссно и резко вообще была свойственна Шелепину. Да и черты лица у него были заостренными и колючими. Руководитель, скажем так, авторитарного типа.

Через несколько минут помощник доложил, что Сомали в ПГУ занимается Виталий Иванович П., и назвал номер его телефона. И здесь Шелепин преподнес руководству разведки еще один урок своей демократичности в сочетании с оперативностью. Он самолично набрал нужный номер и представился сотруднику:

— Вас беспокоит председатель КГБ Шелепин. Не могли бы вы ответить на следующий вопрос?..

Весть об этом телефонном разговоре быстро разнеслась по коридорам разведки, и все не переставали удивляться новым демократическим порядкам. Я же по аналогии с этим событием вспомнил, как больной Лев Толстой неожиданно покинул Ясную Поляну, пошел куда глаза глядят и забрел в конце концов на железнодорожную станцию Астапово. Войдя в дом станционного смотрителя, он лег на его кровать с тем, чтобы на ней и скончаться. Бедный станционный смотритель, как свидетельствуют очевидцы, до самой своей смерти не мог прийти в себя от этого потрясения. Примерно таким же шоком был для Виталия Ивановича неожиданный звонок председателя КГБ по вопросу о Сомали.

Свою работу в КГБ Шелепин рассматривал как трамплин для прыжка в верхние эшелоны партийно-государственного аппарата. Именно этим объясняется и его отказ от воинского звания. Как известно, он оказался единственным из председателей КГБ, не имевшим генеральских погон.