Развлечения для птиц с подрезанными крыльями

– Кто из нас осмелится судить юную деву? Кто из нас проводит смехом ее согбенную фигурку, устремленную в неизвестность? Кому из нас неведомо отчаяние, заполонившее ее? Разве не сталкивались мы с бесчестьем, которое сокрушает волю, и с обманом, который толкает в пропасть уныния? Разве не настигало нас озарение, что властвуют в земной юдоли негодяйство и беззаконие, лицедейство и алчность, равнодушие и цинизм, хейтерство и хайп? Словно кишечная хворь, набрасывались на нас немощь, и страх, и великий трепет. Не умея совладать с этими напастями, мы мирились с ними. Да, говорили мы, здесь нет ничего, кроме торжествующего скудоумия и циркулирующего разврата. Да, говорили мы, Бога не существует, а если Он и был когда-то, то давно нас оставил. И считали себя умудренными, прозревшими, проникшими в чернильную сердцевину мироздания.

«Святой отец» запрокинул голову и опустошил стакан с пивом.

– И в этом наша роковая ошибка и слабость. Мы принимали за зрелость всеведущую ухмылку, прилипшую к устам, и презрение к боли ближнего своего. Мы кичились горьким опытом, как кичатся породистыми псами или горными алмазами. Мы кляли тех, кто гонится за деньгами, за статусом, за славой, кто поклоняется вещам и накручивает лайки в «Ютубе», и брезговали теми, кто живет иначе. Боже всемилостивый, вопрошаю я, и это называют зрелостью?

Субъект сделал паузу и продолжил, теперь уже тихо и вкрадчиво:

– Подлинная зрелость иная. Она состоит в ясности ума и твердости сердца. Человек, верный Господу, говорит ясно и твердо держится своих слов, приспешник же дьявола изъясняется путано и в разговорах виляет. Незрел не младенец, кричащий в люльке, а человек, познавший сладость греха, как познают друг друга жених и невеста на свадебном ложе, и дозволивший себе грешить. Младенец не примет дьявола в объятия, ведь что младенцу до токсических щедрот, обещанных дьяволом! Что младенцу до лести и вирулентных ласк! Дьявол вербует лишь тех, кто уже вкусил от разочарования и подверг сомнению истину, красоту и благо. Незрелость – вот имя той слабости, что разоружает нас пред дьяволом. Незрелость – вот тот порок, что рушит нашу связь с Господом. Да превозможем мы в себе этот порок, да не убоимся зла, да не уподобимся гнусным шакалам! Укрепляйте в душе добродетель и будьте примерной паствой! Аминь!

– Аминь! – заголосили из-за столов.

«Святой отец» пригрозил тростью невидимым врагам и под овации бар покинул.

Тип с эспаньолкой кивнул куда-то в пустоту.

– Приз зрительских симпатий сегодня за ним, – пробормотал Елисей.

– Я бы даже сказала, приз зрительских эмпатий, – прибавила Ира.

Она смущенно отпила из бокала. Елисей, меньше всего желавший остаток вечера обсуждать посторонние вещи вроде вечерней проповеди, сказал:

– Я заволновался, когда ты объявила себя эмансипированной женщиной.

– Почему?

– Испугался, что припомнишь мне все грехи патриархата.

– Слишком много разговоров о грехе в столь тесном пространстве, – усмехнулась Ира. – Не бойся меня, я не злая фемка. То есть злая, но не настолько, чтобы мечтать о мире без мужчин и расценивать каждый мужской жест как харассмент.

– Тогда вздохну с облегчением. Я не настолько наивен, чтобы верить, будто можно жить без предубеждений, но твоя категоричная враждебность меня бы обескуражила.

Елисей отметил, что бессознательно воспроизвел ту же речевую конструкцию, которую использовала Ира. Не настолько, но.

– Как и любое социальное движение, феминизм неоднороден, – сказала она. – Раздоры между его течениями и внутри них иногда даже яростнее, чем споры с мужчинами.

– Подозреваю, что вы ссоритесь посильнее, чем фрейдисты с юнгианцами.

– Наверное, да. По статистике, половина банов в феминистских пабликах выписываются женщинам. Движение расколото. Если либеральные и интерсекциональные феминистки в целом дружат между собой, то радикальные презирают первые два течения и называют их представительниц подстилками патриархата.

– А в чем коренное различие между ними?

Ира сделала последний глоток пива и вытерла губы, аккуратно, как на званом ужине, приложив к ним салфетку.

– Либеральные феминистки борются за равенство прав с мужчинами и выступают за равные зарплаты, за равные карьерные возможности, за отсутствие гендерных привилегий. Либеральные феминистки винят не отдельных мужчин, а консервативные патриархальные ценности. Интерсекциональные феминистки идут дальше и воюют с притеснением как таковым. Если либеральный феминизм по преимуществу ставит в центр белую западную женщину, то интерсекциональный настроен на устранение самых разных дискриминаций: по гендеру, по цвету кожи, по сексуальной ориентации, по возрасту, по телосложению. Иначе говоря, интерсекциональные феминистки расширяют пространство борьбы и шире толкуют справедливость.

– А радфем?