Развод. Без права на прощение

Вечер был таким образцовым, что у меня сводило зубы. Снова два идиота играющие в семью, хотя от неё осталось одно пепелище.

Раньше было не так. Это сложно в момент перестать любить человека. Да даже не любить, а просто взаимодействовать в привычном ключе. Например, раньше когда Герман приходил домой, он всегда обнимал меня. То есть я сама шла навстречу и тянулась к мужу. Сейчас же я старалась держаться на расстоянии, и Герман не настаивал. Раньше я все время спрашивала, как прошёл его день, теперь спрашивал он, и я не знала что отвечать. Но сложнее всего было перейти рубеж обиды.

Раньше после каких-то ссор Герман долго дулся, и я тоже дулась. Нервно кусала губы, но я знала, что момент примирения очень близко, очень рядом. И ждала его. Ещё вредно так размышляла, что Герман придёт мириться, а я такая буду упираться, буду нос воротить. Но муж все равно приходил. Заходил в спальню глубоко за полночь, тихо двигался к кровати, чтобы если я уснула, не разбудить и ложился рядом, притягивая меня к себе, утыкался носом мне в волосы, дышал тяжело. И потом только бурчал, что он конечно не прав, но и я хороша, и вообще…

А вот сейчас я ведь знала, что примирения не наступит. От этого становилось внутри холодно, словно старые деревянные окна по зиме расписали снежными узорами, так и у меня на сердце, были эти узоры. И невозможно отвыкнуть от сто раз повторенного сценария сразу. Поэтому я как дура за полночь сидела и ждала, что откроется дверь и зайдёт в спальню Герман…

Но примирения уже не будет никогда, потому что тихий дом в полночь не принес мне звуки его шагов.

Глава 44

Герман

Мне с детства вбивали, что девочки они слабые и не самые умненькие, поэтому мириться должен идти всегда мальчик. Типа кто умнее тот и берет на себя ответственность. И я за все годы брака так привык к этой ответственности, что после полуночи ноги снова понесли меня в спальню, но на середине пути я остановился и замер. Прислушался к тишине дома и печально улыбнулся.

Кристинка снова меня пошлёт и будет права, потому что нет дерьмовее, когда точно знаешь, что поступаешь неправильно, но все равно делаешь.

Знал ли я о последствиях своей измены? Знал. Я просто думал, что Крис не узнает никогда. Раскаивался ли за то, что совершил?

Миллион раз да, потому что находиться в состоянии войны это было ещё хуже чем проиграть ее. Потому что страдала и вторая сторона. Страдала Крис. Которая не могла простить и не могла отпустить, потому что любила.

Любила. Это я точно знал. Она любила меня всем своим большим сердечком, всей своей израненной мною душой, а я не оценил, подумал, что смогу стать неуловимым, настоящим вершителем судеб одной маленькой семьи.

Но я просчитался. Никакой я не вершитель, а обычный зажравшийся мудила, который единственное светлое в своей жизни окунул в грязь. И как теперь отмыть не знал.

Я зачем-то все равно дошёл до спальни и тяжело опустился на пол, прижавшись спиной к двери. За ней было тихо. И хорошо. Каждая пролитая слеза Кристины была для меня отравленной иглой, которая впивалась прямо в сердце.

Конечно после такой всепоглощающей боли я дам развод, отдам бизнес, Боже, да я все готов отдать, если от этого Кристина перестанет хотя бы плакать. Только она все равно плакала и отказалась от компании. Восприняла как будто я старался так купить ее прощение. А я просто хотел, чтобы получила все чего желала.

Я упёрся затылком в дверь и тяжело выдохнул.

Что же делать?

Как вымолить у Крис прощение?

Если только действительно дать развод и исчезнуть как она того хочет.

Я встал и снова пошёл в гостевую. Бесила эта спальня. Матрас на кровати неудобный и пахло от постельного белья лавандой хотя у нас в спальне Крис использовала ваниль. И солнце вставало с этой стороны дома и слепило по утрам. И вообще спальня бесила, потому что в ней не было ее.

С трудом заставляя себя заснуть, утром я был как старая телега, хорошо хоть не скрипел. Мирон зашёл ко мне и встал у кровати, полными ожиданиями глазами наблюдая, как я потянулся и сонно моргнул:

— Скоро, пап? Пап? — нетерпеливо спросил сын и я только сейчас понял, что я действительно отец. Скорее всего не самый лучший, но все же отец. Самая большая вера в то, что все будет отлично для одного маленького человечка.

— А мама проснулась? — спросил я, поднимая сына к себе, и Мирон прополз по мне в прямом смысле, а потом признался:

— Еще нет, но ведь мы должны собраться.

— Да ты прав, мама пусть спит пока… — отозвался я и потрепал сына по пушистым волосам. Но Крис и не думала спать. Зайдя тихо в спальню, я услышал из ванной всхлипы и сдавленные стоны. Толкнул дверь и увидел Кристину сидящую возле унитаза в одной строчке и с покрасневшими глазами.

— Этот чертов токсикоз доведёт меня… — простонала жена, сгибаясь в новом рвотном спазме. Я тяжело вздохнул, потому что не имел права у неё просить оставить ребёнка. Не имел права вынуждать ее оставить ребёнка. И не имел права обрекать этого ребёнка родиться с клеймом нежеланного.