Развод не дам. Точка (СИ)

Агата уже на кухне, снова жарит блины, как ни в чём ни бывало. Каринка сидит за столом, болтает ногами и ест.

— Всё будет хорошо, Мась, обещаю, — говорю, склонившись к уху. Целую шею. — Правда-правда. Метеорологи говорят, что погода лётная. Вдвоём прорвёмся.

— Да, — отвечает она и улыбается. Ласково так.

Весь день за ней наблюдаю, и тревога из комка разрастается в воздушный шар. Даже с дочкой Агата на взводе, напряжена, как пружина. Эту проблему надо решать как можно скорее, мне дома штиль нужен, а не затишье перед бурей. Отвожу девчонок домой, говорю, что по делам надо, набираю Джона.

— Ну и? — голос вроде трезвый, но с этими нарками хуй разберёшь.

— Дома? — отъезжаю от подъезда, когда дверь за девчонками закрывается.

— Надо чё? — Джон зевает.

— Я заеду.

Джон не хуево так пристроился: однушка на Котельнической. Тесть от щедрот на восемнадцать подарил. Всем бы так жить. Наследник, мальчик же — всю жизнь родителями в жопу целованный. Если Агату в чёрном теле держали, чтобы ни шагу в сторону, то ему всё позволено. Тошнит от ушлёпка, каждый раз как вижу — шею свернуть хочется. Потому что помню, сколько раз Агата плакала, когда думала, что не слышу. Знает, как бесит тема, с Джоном связанная. Но брат же, любит его. Понимаю. Наверное. Я в семье один рос.

Джон открывает в одних штанах. Русые волосы как у пугала в стороны торчат. Глаза, как у Агаты, голубые, только с мутью. Перегар с ног сшибает.

— Чё? — спрашивает равнодушно. У нас с ним любовь обоюдная, та, что с ненавистью часто путается.

Толкаю его к стене, дверь за собой закрываю. Шейка как у курёнка, одним движением свернуть можно. Тощий мешок с костями.

— Опять сорвался, ушлёпок? — от злости колотит. Как вспомню слёзы Агатины, убивать хочется.

— Ты не прихуел? — Джон смотрит спокойно. Зрачки нормальные, а что бухал вчера — так кто не без греха? Нехотя отпускаю. Он ведёт шеей, огибает меня, идёт на кухню. Зачем-то иду за ним. Кухня заставлена бутылками. Пустыми и полными. Поискав среди них, Джон берёт закрытую — пива. Пьёт с наслаждением. Морщусь и отворачиваюсь. Насмотрелся в своё время на последствия его загулов. Тут была обычная пьянка. Агата на такие уже сто лет внимания не обращает.

— С Агатой давно разговаривал?

— А? — ощущение, что Джон успел забыть, что я тут. — С систер? Где-то неделю назад, может, больше, а что?

— Ничего, — отвечаю, а мозг лихорадочно думает. Что тогда не так? Узнать у тёщи? Может, заболела? И что, просто заявиться к ней и в лоб спросить, как здоровье? Нет, тёща меня любит, отношения у нас шикарные, всем бы такие, но кажется, это уже перебор.

— Нет, я конечно ценю твою заботу обо мне, — язвит Джон и громко отрыгивает. — Но не пошёл бы ты нахуй.

Сам рад свалить скорее. Спускаясь, набираю тёщу.

— Моё почтение, Рита Васильна, — говорю бодро, когда она отвечает. — Давно вас не слышал, решил позвонить. Как дела, как здоровье?

Не то, чтобы такие звонки у нас норма, но иногда звоню, конечно. На день рождения или восьмое марта. Сейчас ни то, ни другое, этого достаточно, чтобы в тёще включилась ищейка.

— Что случилось? — спрашивает генеральским тоном. Так и вижу перед глазами. Руки в бока упёрла. Как её тесть вообще выдержал столько лет?! Судя по ответу, ничего с ней не случилось. Иначе поняла бы, зачем позвонил. Импровизирую на ходу:

— Хотел Агате сюрприз сделать: пригласить вас с ней на ужин в ресторан. Как вам идея?

— Всем бы таких мужей, как ты, Марик. Отличная идея, говори, когда, я папе скажу.

Ну вот, напросился на семейную встречу. Хуй с ним, правда давно не собирались. Но до него надо узнать, что, всё-таки, так расстроило мою Агату.

Глава 7

Агата

Ещё немного, и я либо сдуюсь, либо лопну, как воздушный шар, до предела накаченный гелием. Эмоций слишком много, и среди них — я, как лодка посреди шторма. Лечь бы и лежать, не двигаясь. Врасти в кровать. Не есть, не пить, не дышать. Но как я могу позволить такую роскошь? Нельзя расслабляться перед дочкой, нельзя позволять голосу дрожать, когда разговариваю с мамой. Смотрю на спящего Марата и представляю, как душу подушкой. А потом что? Сяду в тюрьму, Каринку мама воспитает… Боже, я на самом деле об этом думаю?!

Отшатываюсь от Марата, встаю. Кутаюсь в халат, иду на кухню, включаю чайник. За окном ночная Москва. Сколько она скрывает драм, подобных моей? Кому-то же гораздо хуже, чем мне. И что? Я не имею права думать о себе? Должна сделать вид, что ничего не знаю, и сохранить семью? Марат замечательный отец и мужем до последнего был идеальным.

Бессовестный мудак. Передёргивает от него. Но разве можно разлюбить по щелчку пальцев? Забыть годы, что провели вместе, счастье, чувство, что живёшь за каменной стеной. Взять и перечеркнуть всё, что между нами было. Не знаю, что там у него с той, другой, но ведь то, что со мной знаю! Помню! Тут оно, в груди живёт! Ноет, тянет, болит. Чувствую себя Надюхой из любимого фильма. Только у неё муж разок на курорте побывал, а мой там прописался.

Не могу так. Не могу-не могу-не могу. Быть удобной для всех. Молчать. Терпеть.